Espresso от Саши Донецкого: Стакан печали (памяти художника Игоря Быстрова)

В некоторых глянцевых журналах и в интернет-изданиях в декабрьских выпусках обычно принято представлять мартирологи: кто из мировых и отечественных знаменитостей покинул этот мир за прошедший год. Провинциальные журналисты обычно такими глупостями не занимаются. А вот нечто вроде некрологов иногда, увы, сочинять приходится…

Внезапно и беззаботно, а это случается почему-то обычно именно так, внезапно и беззаботно, на кухонном столе среди тарелок и кружек с остатками еды и пойла утробно загудел мобильник, возвещая об абоненте, пытающемся добраться до моих обдолбанных зомби-ящиком ушей.

Зомби-ящик средних размеров стоял на холодильнике, но никак не дополнял запасы пищи телесной забросом пищи духовной. "Призрачно всё в этом мире бушующем. Есть только миг - за него и держись, - исполнял мумифицировавший и потому неувядающий Олег Анофриев хит 70-х в ностальгической телепередаче "ДОстояние РЕспублики". - Есть только миг между прошлым и будущим. Именно он называется жизнь".

Я взглянул в окошечко мобильной трубки: высвечивался неизвестный номер без имени, и я нажал на кнопку. Никакого недоброго предчувствия, разумеется, не наблюдалось: все безмятежно, как присыпанный лёгким снежком чуть траурный декабрьский лес перед вырубкой на рождественские ёлки.

- Алло, - произнёс я чисто механически, гадая, кто бы это мог на ночь глядя в пятницу вечером тревожить абстинентного журналиста.

- Здравствуйте, это Вася, - прозвучал в трубке незнакомый молодой голос.

- Какой такой Вася? – само собой, не понял я.

- Сын Игоря Быстрова… Художника Быстрова… Помните?

Признаться, соображал я туго, и поначалу никакой ассоциации с конкретным человеком не возникло.

- Быстрова, художника… Вы ещё статьи про него писали в газету…

- Ах, Быстрова! – наконец-то "догнал" я.

- Папа умер…

Тут возникла долгая пауза.

- Как умер? Это шутка, что ли?

- Нет, вчера умер, восьмого числа, в час двадцать ночи… Я сам сейчас на кладбище. Завтра – похороны.

Я мгновенно представил себе Игоря, его стремительные движения, скорострельную, с матерком, речь…

- Умер? Да как так может быть? – мне всё не верилось, казалось каким-то розыгрышем.

- Да вот… - как будто оправдываясь, печально произнёс парень.

- П…ц! – тут уж ничего другого я изречь был просто не способен, вообще перешёл на нецензурщину. Потому что буквально как вроде вчера ещё видел Быстрова, живого, весёлого, вполне себе довольного, не с похмелюги, с неизменно лысым своим черепом и острым взглядом сквозь линзы в старомодной металлической оправе. Хотя – какое там вчера? У нас вчера – это минимум полгода назад. Ну да, где-то в августе, на ступеньках магазина "Ракета" и столкнулись, потолковали вкратце о том о сём, а на самом деле – ни о чём. Просто обменялись энергиями, как это обычно и происходит у старых знакомцев.

В смерть одного из колоритнейших персонажей Пскова никак не верилось. Быстров и помер? Абсурд.

- Я тут хочу заехать, - произнёс Вася. – Завезти кой чего.

Я продиктовал адрес.

"…Есть только миг между прошлым и будущим. Именно он называется жизнь", – закончил свой номер Анофриев.

"Во, кто-то живёт до восьмидесяти, и огурцом, а кого-то завтра в землю зароют в деревянном ящике. Везде неравенство", – подумалось с горечью. Минут двадцать я со скрипом осмыслял произошедшее: вот, бл…дь, а люди-то уходят. И не самые, замечу, последние люди. Жизнь ёб…на! Уж извиняюсь за пики-пуки.

Трель домофона вернула к действию. Я отворил дверь. Вошёл Вася, точно факел, держа в вытянутой руке бутылку "смирновки".

- Вот,  – Вася поставил бутылку на пол, - отец меня не понял бы… Если бы…

- Ага…

В подобных ситуациях обычно многоточиями и разговаривают. Чего добавишь?

- А как это случилось? – спросил я.

- Да вот, в городской больнице, 8 декабря, ночью…

Вася говорил спокойно. Видно, уже свыкся с фактом смерти отца. Хотя как тут свыкнешься?

- А от чего умер? Не от водки же? – спросил я.

- Да нет. Не от водки. От рака… - стал рассказывать Вася. - Буквально за полтора месяца "сгорел". Никто, естественно, не ожидал. Страдал очень. Сразу постарел, похудел очень… Не узнать. Рак есть рак. Такое дело… Хотя, конечно, и эта холера поспособствовала, – он указал на бутылку "Смирновской". – Я ж с ним жил. Всё видел. Образ жизни этот. У отца здоровья было – лет на сто. Но он относился к нему… Как и все – наплевательски. Богема…

- Богемней не бывает, – согласился я, имея в виду не пригламуренных раздолбаев, а настоящую богему, то есть подлинных босяков, маргиналов из народа, парию.

- Да, папа бы меня точно не понял, если бы… - парень неловко полез в карман и достал мятую сотку. – Вот.

- Да ну, не надо…

- Нет, берите, берите… Он бы меня не понял. Ради памяти отца. Я ж понимаю. С утра опохмелиться. То-сё…

- Нда. Ради памяти… - я взял бумажку, понимая, что уж на завтрашние похороны безнадёжно подорванного здоровья уже точно не хватит. Да и не хотелось видеть Игоря Быстрова в гробу. Как-то неестественно это, нелепо. Пусть сохранится в памяти живым, ироничным, злым и весёлым.

- Вы бы по старой дружбе чего-нибудь писнули в газетку, - стесняясь, предложил Вася. – Всё ж-таки известный он в Пскове был художник.

- Напишу. Обязательно, – заверил я его. – Только не сразу.

Я взглянул на бутылку "смирновки":

- Помянем, а как же…

- Ну, я поехал, – сообщил сын художника. - К похоронам ещё надо готовиться, к поминкам.

- Держись.

Дверь захлопнулась, и остался один на один с неожиданной бутылкой и с памятью… Мрак за окном сделался плотнее. В душе – ещё гуще, чем на улице. Начислил себе сразу двести, чтобы стало светлей, хотя бы на миг.

Да, прикольный был человек. Главное – живой. И я принялся названивать немногим своим друзьям, сообщая о скорбной вести

…………………………………………………………………………………………………………………….

С Игорем Быстровым я познакомился, дай Бог памяти, году эдак в 1997, когда работал на областном телевидении. Познакомил нас директор телевидения Владимир Толкачёв, который вечно сидел в пиджачке в мелкую клетку в своём просторном кабинете на третьем этаже телецентра, пил кока-колу или лёгкое пиво, курил неизменно ментоловые сигареты "Салем", иногда поигрывал в шахматы с коллегами да отсматривал процесс записи местных телепередач, бдил, чтобы какой-нибудь неприятный казус в эфире не вышел.

То есть, собственно говоря, знакомство с Быстровым было моим очередным редакционным заданием.

- Хочу, чтобы ты сделал репортаж в "Вести", а то и отдельную телепередачу минут на 10 про одного любопытного мужичка, – начал "вводную" Толкачёв, затягиваясь своим ментолом и блестя стильными очёчками кота Базилио. – Игорь Быстров - художник-самородок. Бывший уголовник. Но из компании ЛДПР. Сейчас на творческом подъёме. Продюсер его - второй человек в партии после Жирика, Алексей Митрофанов. Знаешь такого?

- Ещё бы. Обижаете, Владимир Николаевич.

- Ну, так вот. Игорь новую картину нарисовал. На политическую тему. Снимите её крупно, в деталях. Ну и интервью. Он человек интересный. Сам тебе всё расскажет.

- Понял.

- Ну, давай, дуй! – Толкачёв сунул в руку бумажку с адресом. – Художник уже ждёт. Думаю, должно получиться что-то смотрибельное.

…………………………………………………………………………………………………………………………….

Мы с оператором, уже и не помню точно с кем, кажется, это был Валера Тимофеев, загрузились в серую буханку и поехали на Инженерную, к архиву.
Игорь уже ждал нас на лестничной площадке, видно, Толкачёв известил его по телефону о том, что мы в пути.

- Привет!

- Привет!

- Саша.

- Игорь.

Мужичонка небольшого роста, в дешёвых синих джинсах и белой рубашке с расстёгнутым на три пуговицы воротом, худой, но крепкий и жилистый, цепко пожал мне руку шершавой ладонью и пытливо, как-то снизу, остро прищурившись и скривив рот, пристально всмотрелся в моё лицо, оценивая, с кем имеет дело. Что называется, "сфотографировал". Потом жестом пригласил в свою "однушку".

- Проходите.

Мы вошли со своими телевизионными причиндалами в прихожую скромной, а лучше сказать, "убитой" квартирки.

- Раздевайтесь.

На дворе стояла ранняя весна, но дверь балкона на кухне была распахнута. Я заглянул в холостяцкую берлогу. Так, справа - разложенный диван, в углу - полки с книгами, у окна – тумбочка с телевизором, на полу – только старый линолеум. Никаких тебе паласов. Ну и, собственно, всё. Не считая некоего приспособления вместо мольберта, на котором нас ожидала свежая картина маслом.

Картина пребывала в центре комнаты, и явно являлась эпицентром бытия человека, который здесь обитал. Вокруг валялись масляные краски в тюбиках, стояла банка с кистями.

Мы с видеооператором сняли куртки.

- Ботинки можете не снимать. Мы ж не мусульмане, - пошутил Игорь и вновь изобразил жестом направление – на кухню.

В кухне, ещё более убитой, из мебели имелся стол для посуды и готовки, ещё один стол – для трапезы, табуретки, диван, тоже разложенный, и старенький холодильник, всё. Чисто советская бытовуха середины 90-х. Люмпенизация масс.

- Да, скромно живут художники… - оценил я обстановку.

- Зато интересно! – заявил Быстров и, юрко пробравшись к холодильнику, вытащил бутылку водки.

- Вы как? – спросил он нас с оператором.

- Всегда! – ответил я.

- Правильно, – обрадовался Быстров. – Зачем на сухую разговаривать?

- Только для "смазки", – прокомментировал оператор. – По сто грамм, и вперёд. А дело сделаем, и добавим.

Игорь расплылся в широкой добродушнейшей улыбке:

- Приятно иметь дело с понятными людьми.

Он разлил водку по заранее приготовленным стаканам. Художник явно готовился к встрече. Стол был сервирован бутербродами с мясом, шпротами в банке, маринованными огурчиками, бутылкой минералки.

- Кому запить? – Игорь крутанул пробку, бутылка зашипела.

- Мне, – я взял кружку.

- Ну, за успех телепередачи! – провозгласил свой тост Игорь.

- За успех.

Мы звякнули стаканами. Вздрогнули. Помолчали. Закусили. И тут же, мгновенно, что называется, "законтачили". Такое происходит либо сразу, либо вообще не происходит. Пей – не пей. Суть не в выпивке, хотя она и стимулирует процесс. Вспышка в мозгу, и всё понятно.

- Кхе!

- Пожалуй, ещё можно по одной, – смилостивился оператор.

Игорь возбудился и пластично, радужно, как только он умел, задвигался по кухне, суетливо зазвенел посудой.

- Ребята, не ожидал! Думал, приедут сейчас какие-то роботы. Придётся изображать из себя х..й пойми кого.

- Не, изображать никого не надо, – проинструктировал я. - Я задаю вопросы, вы отвечаете. Говорите, чего хотите. Мы потом лишнее вырежем.

- Да? – эйфорическая энергия в Игоре росла прямо на глазах. – Отлично! Саш, давай на ты.

- Давай, – согласился я. - Но на брудершафт пить не будем.

- Само собой. Что мы полупидоры?!

Мы снова накатили и уже друзьями отправились в комнату, к картине, к информационному поводу, ставить свет и камеру, то бишь "работать", делать интервью, ваять сюжет.

- У тебя, Игорь, какие-нибудь публикации имеются?

- А как же! – и художник вытянул откуда-то с книжной полки номер глянцевого столичного журнала, сейчас не помню уже какого, да это и не важно.

Я быстро прочёл текст и просмотрел иллюстрации. Это были как бы политические сатиры на актуальные темы, выполненные в наивной манере художника-самоучки. Не совсем лубки, но похоже. На "политлубки" не тянут, потому что лубок – это комикс, то есть предполагает фабулу и "пузыри" с текстом.

Персонажами картинок Быстрова являлись думские и кремлёвские политики, а в сердцевине замысла – всегда какая-то острая мысль, подчас эпатажная или шокирующая. Например, подпись к одной из картинок гласила: "Боровой и Новодворская закусывают грудями русских девушек".

- А я смотрю, ты времени зря не теряешь, - истолковал я "задачу" художника, пиаришься на упырях.

- Да, раскручиваюсь помаленьку, – согласился Игорь. – Лёша Митрофанов мои картинки покупает. Чуть не каждый месяц к нему езжу.

- И много платит?

- Да ну! Лишь бы штаны не свалились. Долларов триста, максимум – пятьсот. Но обещает организовать персональную выставку в Госдуме.

И мы начали видеозапись. Вопрос – ответ. И тут Быстрова понесло, не хуже Остапа Бендера. Он постоянно "вываливался" из кадра, жестикулировал, матерился, но нёс настолько яркую пердулу, что я сразу понял: это журналистская удача.

Записав синхрон, мы сделали "перебивки" и детально отсняли картину, сюжет которой я сейчас, разумеется, не вспомню, потому что было их у него – сотни, а главным "держателем" коллекции "политической хроники лихих 90-х" является всё тот же Алексей Митрофанов, сменивший ЛДПР на "Справедливую Россию".

Но тогда, в тот счастливый апрельский денёк, мы, естественно, своего будущего не знали, не ведали, что вскоре Митрофанов как меценат утратит интерес к искусству Быстрова, и ему придётся искать заказчиков самостоятельно, но это сейчас уже совершенно не важно.

И вот, записав интервью, довольные, Игорь – собой, а я – собой, мы отправились на кухню допивать водку, где в холодильнике предусмотрительно была припрятана и вторая бутылочка.

- А то было бы не по-людски, – констатировал Игорь.

- Когда себя смотреть? – вопросил он на пороге, прощаясь, уже заметно окосевший.

- Вечером, но лучше дай телефон, отзвонюсь дополнительно, – проинструктировал персонажа я, зная, что "проходка" и монтаж, а уж особенно выход готового материала в эфир - вещи настолько непредсказуемые, что тут гадать – всё равно, что в небо пукать.

Сюжет в "Псковских вестях", кстати, прошёл "на ура", как и десятиминутная телепередача, с модным нынче "запикиванием" обсценной лексики, а Игорь Быстров тут же превратился в местного ньюсмейкера, участника предвыборных карнавалов и провокативных хэппинингов.

……………………………………………………………………………………………………………………

Судьба его на самом деле не баловала. Талантливый парень, выросший в Пскове, он с детства тянулся к искусству, даже учился в Питере на курсах киномехаников, то есть получил кой-какие "азы" искусствоведения, но в целом он был тем, кого называют автодидактами. Но художник – это не школа, пусть даже самая хорошая, художник – это призвание. И в достаточно зрелом уже возрасте Быстров обратился к живописи, причём не к пейзажикам на продажу, а к активному прагматическому массовому искусству, о котором размышлял, к примеру, на другом конце Земли "икона" американского поп-арта Энди Уорхол.

Игорь Быстров, понятно, об Уорхоле ничего не слышал, но стихийно чувствовал эстетический тренд дня, и свои 15 минут славы, да даже больше, - урвал. Его картина, к примеру, имеется в коллекции бывшего посла США в России Александра Вершбоу. Да у кого его картинок только нет! Работал, хоть и самоучка, преимущественно по заказу, или делал нечто забавное или злободневное, обыгрывая, к примеру, проведение в Пскове "Всероссийской масленицы".

Одним из художественно-идеологических, так сказать, взлётов Игоря стал наш с ним совместный проект в середине нулевых на "Нашем радио", ток-шоу с неожиданным смысловым эффектом: "Кривой ч-эфир".

По сюжету мы вроде бы как сидели c ним в студии, и, попивая чифирь (а на самом деле – кое-что покрепче, отчего и "кривой") п…дели на разные актуальные темы.

В эфир успело выйти несколько выпусков, и Игорь на своем районе, дальнем Запсковье, обрёл широкую популярность, такую, что даже продавщицы ларьков стали отпускать ему спиртное в кредит, веря художнику на слово.

Гонорар за сии словесные упражнения в эфире был чисто символический, но Игорь говаривал, матерясь: "А, с дохлой овцы хоть шерсти клок".

Передачу закрыли после того, как какой-то чиновник областной администрации, едучи в своем "членовозе", не наткнулся на "Наше радио", где как раз повторялся один из эфиров.

А Игорь в угаре рубил правду-матку, нечто про то, что пора, мол, брать "Калашниковы" в руки и отстреливать гадов, насилующих матушку-Россию.

- Это ещё что за беспредел? – по легенде обалдел чиновник, и наложил резолюцию: так, шоу закрыть.

Игорь сильно расстроился.

- А у меня своя теория, – говаривал он. - Я считаю, что славяне и финно-угры – это инертная масса истории, всю жизнь по лесам прятались. А вот русские – совершенно другое дело. Настоящий русский человек никогда работать не будет. Я имею в виду тупо, как стадо баранов. Ему творческую работу подавай.

- То есть ты себя русским считаешь?

- Да, я – русский! Горбатиться зря не стану. Лучше что-нибудь придумаю, картинку новую нарисую. У меня, знаешь, сколько идей в голове крутится! Вот мне уже за пятьдесят, а себя лет на 25 чувствую. Не знаю, куда энергию девать

…………………………………………………………………………………………………………………….

Ближе к своему финалу, о котором мы, само собой, ничего не знаем,  когда планируем жизнь, Игорь как-будто что-то почувствовал и начал собирать материалы о себе.

У меня, разумеется, подобралась нехилая коллекция публикаций, но всё где-то поразбросано по газетам и редакционным компьютерам, и вот он приехал с сыном Васей ко мне на службу, дескать, не мог бы я посодействовать.

Разумеется, я согласился дать всё, что имею, якобы для сайта, которого так и не увидел, по Игоревой ли безалаберности или по другой какой-то причине. Но сайта я ни тогда, ни сегодня так и не нашёл.

Он приехал с тремя бутылками Шампанского в знак грядущей и прошлой благодарности.

- Никогда не забуду, как ты меня как-то опохмелил "северным сиянием". Я б тогда, наверное, точно сдох с похмелья. У меня сердце останавливалось. И тут ты навстречу. В ларёк - водка с шампусиком, и я ожил.

Игорь вообще, при внешней брутальности, был очень нежным и благодарным человеком, любил широкие жесты, был настоящим мужиком, бывал вместе с псковскими десантниками в Чечне, откуда привёз свой "батальный альбом" - зарисовки войны, десантников на отдыхе и в условиях боевых операций.

- Ну, так давай! – я вскрыл одну пузатую бутылку Шампанского и потянулся в шкафчик, где у меня было заныкано полбутылки водки.

- Нет, Саш, я сейчас не пью.

Я чуть со стула не упал от неожиданности. Ничего себе новости!

- Да, понимаешь, я тут чуть не помер, – признался Игорь Васильевич.

- Это как?

- В крутой очень запой ушёл. Месяц бухал без перерыва, – рассказал Игорь свою печальную историю. – И тут как живот мне скрутило! И крутит, и крутит. И, извиняюсь, в туалет по-маленькому не сходить. Резь такая, что глаза из орбит вылезают. Примешь грамульку, вроде легче. Ну, в общем, пришлось скорую вызывать, а те – в больницу. Надо, говорят, операцию делать, вырезать важный орган.

- Какой?

- Да, так сказать, по мужской части. Аденома, в общем, хрен её разбери.

- Ну, так и чо! Пусть вырезают, – посоветовал я.

- Хер им! Мне в палате мужики сказали, что после операции стоять уже точно не будет. А я, знаешь, не хочу инвалидом-то, импотентом. Мне ещё хочется и бабу… (последовало крепкое выражение, и я узнал прежнего Быстрова).

- Что это за жизнь с висячим хером? Вот я и сбежал с больнички-то. По-тихому собрал вещички, и адьо, врачи-убийцы, – он казался даже весёлым, от "северного сияния"-таки отказавшись.

Я же выпил:

- Загнёшься так.

- Ничего! Оклемаюсь, – оптимистично заверил художник. – Я тут водички "Хиловской" попил, дома отлежался и хожу. А там, в больнице – казёнщина, тоска…

Как сейчас помню, что разговор этот происходил 18 января, в канун Крещения, почему я его и запомнил, потому что собирался вечером ехать в прорубь нырять.

- Во, одобряю! Я уже сам нырнул. Может, поможет крещенская-то водичка? А?

…………………………………………………………………………………………………………………

Не помогла. Художник Игорь Быстров умер 8 декабря 2011 года в 1:20 ночи, от рака. А в общем-то от всеобщего русского нашего, извините, расп…йства, и прежде всего, по отношению к себе. И было ему всего-то 59.

Мне по оказии от штаба ЛДПР досталась одна крайне депрессивная картина Игоря Быстрова, его автопортрет, его художественный и человеческий манифест, своего рода "само-икона".

Называется полотно "Стакан печали".

За столом, будто высвеченным жёстким хирургическим светом, скукожился голый абстинентный художник. Розовые очки сняты и отброшены в сторону. В одной руке зажата кисточка, в другой – оставшиеся после запоя доллары. И обнажённая абсентная "зелёная фея" наливает художнику его "стакан печали", наполняемый отчаяньем и одиночеством. Ах, как это всё точно схвачено! Как верно зафиксирован момент, часто подводящий гомосапиенса под петлю или заставляющий вскрывать вены.

Если вы в душе художник, то наверняка когда-нибудь переживали нечто похожее. Да и если не художник – тоже.

И пусть обыватель молится: "Слава Богу, что такого никогда не случалось со мной".

Саша ДОНЕЦКИЙ.