Блок или не Блок: Максим Плеханов о спектакле «Пленные духи»

Актёр Максим Плеханов сегодня перевоплощается на сцене и в людей творческих, хотя и с особенностями («Очень громкая премьера»), и в страждущих («Таланты и поклонники»), и в совсем чуждых духовным устремлениям («Смерть Тарелкина»), но реально жившего гения ему довелось сыграть впервые. В новом спектакле Псковского театра драмы «Пленные духи» Максим Плеханов играет поэта Сашу Блока, отправляясь вместе с другими героями этого литературного анекдота прямиком в Серебряный век. Сколько настоящего Блока в вымышленном персонаже «Пленных духов» и сколько Блока в самом Максиме Плеханове – в интервью с артистом.

– Насколько Александр Блок в спектакле «Пленные духи» отличается от того Блока, который существовал в реальности?

– Здесь дело не в отличиях или сходстве, здесь речь о том, как авторы расставляют акценты, подчеркивая какие-то определенные черты и биографические факты. Поскольку это комедия, драматурги легко, иронично подсмеиваются над чудаковатостью персонажей, поэтому и Блок в спектакле представлен юмористически.

Тут от реального Блока достаточно много, но искать портретное сходство с ним не стоит. Вообще все, что попадает на сцену, оно ведь нереальное, ненастоящее. Многие совершают большую глупость, сравнивая спектакль с произведением, по которому он поставлен. Театр не должен детально доносить информацию, театр – это источник энергии. Главное, зачем мы ходим в театр – за энергией, информация порой не сильно важна.

– Над какими чертами или биографическими фактами из жизни Блока, Менделеевых подсмеиваются авторы «Пленных духов»?

– В данном случае это, например, тот факт, что Блок не был в интимной близости со своей женой Любовью Менделеевой, аргументируя это тем, что она является для него музой, к которой нельзя прикасаться. Это след реальной истории, и он представлен в жанре анекдота, несмотря на всю драматичность самой жизненной ситуации.

Тут же появляется Менделеев, который на досуге делал чемоданы, то есть, с одной стороны, будучи великим ученым, занимался какой-то ерундой, но, с другой стороны, ведь это занятие (изготовление чемоданов) действительно было его увлечением. И драматурги выводят это обстоятельство на первый план тоже, видимо, для того, чтобы сбить с него лишний пафос, налет мемориальной бронзы и, кроме всего прочего, положить этот занятный факт в корзинку комедии.

– Сам факт того, что мы смеемся над такими личностями, как Блок, Белый, Менделеев, не покоробит зрителя?

– В спектакле совсем нет каких-то пограничных вещей… Как мы над ними подсмеиваемся?.. Вот именно что подсмеиваемся. Иронично, с любовью, как над другом. Это нельзя назвать суровым сарказмом. Для меня этот спектакль, способ решения спектакля – классичнее не придумаешь. Если сравнивать с тем, что у них творилось в Серебряном веке и как они сами друг друга чихвостили… Сколько там аморальных вещей происходило, которые точно на сцене показывать нельзя (18+): и кокаин, и двоеженство, и морфий, и мода на самоубийства… Современная молодежь поспокойнее и поскромнее. На фоне этого наш спектакль – это очень целомудренное произведение.

– А сколько в этом Блоке Максима Плеханова? Одна из тем спектакля – муки творческого поиска, кризис самоидентификации. Вам как артисту эта линия, несомненно, близка…

– Конечно, близка. Постоянные сомнения, постоянная рефлексия: когда человек до конца не уверен, что он занят именно своим делом, размышляет о том, что где-то лучше, где-то честней, где-то справедливей. Во время создания спектакля у нас случился даже такой разговор с режиссером Айратом Абушахмановым: я ему признался, что мне всё  время кажется, что я обманываю людей (вот как Блоку), на что режиссер мне тоже сказал, что чувствует, что занимается не тем делом. Мы даже повеселились на этот счет… В спектакле это одна из основных линий. Блок говорит: «Мне бы хотелось чего-то другого, чего-то настоящего». Ему кажется, что он не может добраться до истины, на что Андрей Белый ему отвечает, что он уже достиг этой истины, просто не видит этого из-за больших претензий к себе.

– То есть перед нами необязательно Блок, Белый и Менделеев, мы смотрим спектакль про творческих людей в принципе?

– Про любых творческих людей, про любую творческую обстановку, атмосферу. Разницы-то между Серебряным веком и другим каким-нибудь веком нет, если там и там есть творческие люди. Есть стилистические особенности, а в общем и целом все то же самое: что в Золотой век, что в «оттепель», что тогда.

– А сейчас?

– Я думаю, что и сейчас ничего не поменялось. Если искать какие-то отличия… Я думаю, что человек стал менее наивен, течения и направления поменялись. Если смотреть на поэзию сегодняшнюю: она более земная, отвечает больше вопросам психологии, нежели умозрительной мифологии, она как-то больше от головы или от душевных переживаний, связанных с земными вещами, нежели от попытки уйти куда-то в зазеркалье.

– Хочется поговорить немного о наивности. Ведь это одна из черт, которая объединяет всех героев спектакля, – детскость, непосредственность…

– Это и позволяет авторам создать нужный контраст между поведением героев спектакля и историческими событиями начала ХХ века. На фоне жестокости и ужасов переломной, революционной эпохи все они выглядят хрустальными скульптурами, которые можно разбить дуновением ветра, и это еще больше обостряет ситуацию.

– Мы пришли к тому, что в нашей комедии сквозит трагедией?

– В спектакле трагический фон остался за кадром. Разве что падения героев в финале свидетельствуют о том, что если не их самих, то многих представителей интеллигенции Серебряного века, в конце концов, либо расстреляют, либо подвергнут репрессиям. В настоящей комедии должно быть что-то такое, что будет оттенять комизм, иначе получится что-то прямолинейное и зубодробительное, как, например, в шоу Бенни Хилла. Когда такие знаковые личности берутся в оборот, даже в комедийном ключе, они в конечном итоге, как ружье у Чехова, «стреляют». И не всегда это смешно, и не всегда из ружья вылетает флажок.

В нашей комедии есть объем. Объем как раз создается за счет контрапункта между их наивностью, их легкомысленным с точки зрения нормального человека поведением, их «порханием» над этими страшными вещами, происходящими в жизни, которых они намеренно или нечаянно не замечают.  А «жизнь ползет, как змея в траве, пока мы водим хоровод у фонтана», как у Гребенщикова. И невзирая на то, насколько они милы, хороши, обаятельны и талантливы, судьбоносная история совершится. Так же, как у Чехова, в «Вишневом саду»: когда все ведут себя абсолютно как дети, и все бы так и провели эти дни в бессмысленных воспоминаниях и ностальгии, если бы не контрастировал со всем этим совершенно земной Лопахин, который пытается спасти их от фактической трагедии. Тут тоже есть Лопахин, только незримый.

– А что лично вам нравится в этих людях, которых мы увидим на сцене, учитывая, что их не преминули сделать героями анекдота? Почему они «милы, хороши, обаятельны»?

– Мне нравится их самозабвенность, их умение погружаться в мир собственной альтернативной реальности настолько, что всё остальное перестает для них существовать. Благодаря этому они такие нездешние, неземные и, получается, очень бескорыстные люди. Люди, которые для искусства, за искусство и сами есть искусство. Сейчас каждое слово драматурга и каждое движение артиста посчитано на калькуляторе. А они не думали об этом, они идеей жили. Посмотрите на современный кинематограф, фильм «Дюна», например. Почему так скупо-то всё? Ведь там творческие люди работают: и режиссеры, и актеры. И средства имеют, и возможности, но всё зря – они не способны подключить самую важную вещь – голову, фантазию. Люди на голом полу писали, на газетах оставляли свои стихи. Хлебников писал стихи буквально на клочках бумаги, выкидывал их тут же, за ним потом собирали. Похожим образом относился к своему творчеству Кафка. Плевать им было! У них было творчество не про деньги, они о другом совершенно заботились. А сейчас всё… скучновато, что ли.

Они – динозавры, конечно. Они – совсем не мы. И в то же время всё-таки мы.