О том, как себя чувствует современная русская литература и что происходит с русским языком, – в интервью с Андреем Аствацатуровым
В эфире очередного выпуска ПАИ-live ведущий проекта Александр Машкарин выяснял у известного писателя, лектора, литературного критика и блогера Андрея Аствацатурова, как себя чувствует современная русская литература, что происходит с русским языком и станут ли СМС-переписки распространенным художественным приемом.
Литературная игра-стратегия
– В эти дни в Псковском университете проходит международный форум Terra Rusistica, который посвящен проблемам современного русского языка, и Андрей Аствацатуров является одним из экспертов этого форума. Если не секрет, о чем вы говорили с участниками этого мероприятия?
– Меня попросили рассказать о современном литературном процессе. Я выбрал тему «Современная русская новеллистика», поговорил немножко о ее путях, возможностях, перспективах и остановился на двух, на мой взгляд, самых значимых фигурах современной русской новеллистики – на Михаиле Елизарове (он только что стал лауреатом Григорьевской премии и премии «Национальный бестселлер») и на Романе Сенчине (еще одна очень важная фигура нашей современной литературы). Я постарался показать направления, в которых они развиваются именно как новеллисты, и разобрал два их рассказа, довольно, на мой взгляд, интересных и важных для современной русской прозы.
– Что интересно, ваши фамилии постоянно упоминают через запятую. Вам это льстит? Или вы относитесь к числу современных писателей, которых что-то объединяет? Если так, то что вас объединяет?
– Нас перечисляют через запятую, поскольку упоминаются фигуры современной русской прозы. И тут меня, как правило, действительно упоминают в связи с Михаилом Елизаровым, Сенчиным, Германом Садулаевым, Валерием Айрапетяном, Ильдаром Абузяровым, тут ничего удивительного нет. Нельзя сказать, что нас многое объединяет в данном контексте и в данной линии. Мы все очень разные, иначе нас бы не упоминали, если бы мы все были более-менее одинаковые, как вы понимаете. Мой последний роман как раз посвящен Михаилу Елизарову и Герману Садулаеву, но это посвящение в рамках, что ли, полемики. Они писатели более эпичные, а я рассказываю больше о собственных внутренних проблемах и через частные проблемы пытаюсь выйти иногда на общезначимые вопросы. Мои коллеги берут такие важные, эпические сюжеты, что для них, на мой взгляд, крайне важно.
– А как роман называется?
– Роман называется «Не кормите и не трогайте пеликанов», он в прошлом году вышел в редакции Елены Шубиной, а в конце этого года вышел на французском.
– Вы, кстати, про этот роман и полемику со своими коллегами-писателями упоминали в одном из интервью, говорили, что это своего рода игра-стратегия, когда они в кого-то из своих героев вкладывают ваш образ и вы в ответ пишете свой роман, в котором уже говорите о них.
– Да, совершенно верно! С Михаилом Елизаровым я давно веду такой важный диалог, у меня практически в каждой книге обязательно цитаты из Михаила Елизарова. В прошлой книге «Осень в карманах» у меня, собственно, и появляется несколько неузнанным Михаил Елизаров, который разговаривает словами из своей песни. А с Германом Садулаевым – да: в своем последнем из опубликованных романов Герман Садулаев вывел меня в качестве одного из персонажей под фамилией Асланян. Это тоже интересный эпический роман про белоленточные движения, о том, как герой Садулаева, похожий на него, уходит от этих белоленточных движений. Там он создал такой рельефный, выпуклый образ меня, и я, соответственно, не оставил это без внимания и тоже его вывел в своем романе «Не кормите и не трогайте пеликанов». Я не называю его фамилию, но там его имя и отчество. Мы с ним беседуем, он произносит важные для себя вещи, и в этот момент ему звонит Захар Прилепин и рассказывает, что надо ехать на семинар «Липки», потому что там будут Роман Сенчин, Снегирев, Алиса Ганиева, Ильдар Абузяров – все наши приятели, знакомые и коллеги. Вот я такой решил изящный прием использовать.
У Германа Садулаева в последнем романе, который еще не опубликован, есть уже плотная полемика со мной как с лектором и писателем. Мы ведем такой разговор через романы. Это, может быть, не самое главное в нашем творчестве, но попытка вести такой разговор, ориентироваться на коллег, смотреть, что происходит у других, как-то на это реагировать – мне кажется, это важно для каждого писателя.
– Но сейчас это нечастый прием в современной русской литературе, когда диалог между писателями ведется таким вот способом.
– Честно говоря, да. Писатели стремятся прокладывать свои направления, стараются не оглядываться на соседей. Но все-таки я наблюдаю некоторые диалогические моменты. На мой взгляд, роман Дмитрия Быкова «Июнь», в свое время нашумевший и вызвавший самые разные отклики, очень интересный и крайне спорный, – это ответ и Захару Прилепину, и Михаилу Елизарову. Я там это почувствовал. Не знаю, насколько Дмитрий Быков делал это осознанно, но мне показалось, что там действительно этот ответ есть. Но вы правы, такие вещи писатели делают крайне нечасто в нынешней литературной ситуации, насколько я ее знаю.
Западная периферия
– Многие говорят о том, что сейчас современная русская литература находится на периферии, постоянно сравнивая эту историю если даже не с Достоевским, Толстым и Пушкиным, то с Евтушенко, Бродским и с писателями-диссидентами советской эпохи. На ваш взгляд, есть ли сейчас произведения, литераторы, писатели, которые известны за пределами России, пользуются спросом и действительно интересны (или могли бы быть интересными) для читателей за пределами нашей страны?
– Здесь есть несколько моментов. Это очень сложный вопрос, многослойный, я на него сегодня пытался отвечать довольно быстро и кратко. Но те авторы, которых вы назвали, в первую очередь Достоевский, Толстой, Чехов, Тургенев, – это, скорее, действительно не только русские, но и европейские писатели, то есть писатели, оказавшие заметное влияние на европейскую мысль и литературу. Западные, американские и европейские литераторы подхватывали какие-то их идеи, и они были в контексте тех проблем, которые волновали весь мир.
На протяжении многих лет – это было несколько десятилетий – мы в Советском Союзе были оторваны от западной дискуссии, западных проблем, актуализации и философских идей, мы занимались своими задачами, и сейчас эта линия продолжается. Нам дай бог разобраться со своей ситуацией, потому что она у нас крайне тяжелая – и внутренняя, и внешняя. Именно поэтому мы, скорее, немножко удалены от тех западных проблем, которые актуальны для западной литературы. Но это нормальная ситуация. Александр Пушкин значим в первую очередь для русской литературы, а не для западной: западная литература его либо не знает, либо вежливо соглашается, что это величайший русский поэт. То есть эта фигура важна для нас в первую очередь.
Мы сейчас вынужденно находимся внутри нашей собственной культуры. Но тем не менее все равно нас публикуют, печатают на Западе. Мои книги переведены на семь языков: в Италии вышло два тиража моей книги «Скунскамера», мои произведения переведены на французский, итальянский, венгерский, финский, чешский языки. Книги Евгения Водолазкина переведены на 24 языка. Эти переводы означают, что мы попадаем в пространство западного книжного рынка, но мы там остаемся на периферии: нас не так покупают, не так знают, как местных писателей. Но в России переводная литература, надо заметить, продается гораздо лучше, нежели отечественная, хотя у нас хорошие тиражи. Мне, например, грех жаловаться, у меня есть свои 15 тысяч читателей, я ими очень дорожу. По-моему, «Лавр» Водолазкина был продан тиражом 250 тысяч. Но сказать, что сейчас в русской литературе есть фигура, которая могла бы срезонировать на Западе, я не могу. Я бы назвал, может быть, Евгения Водолазкина и Алексея Иванова, но в силу частой экзотичности их тем и высочайшего профессионализма, который два этих автора демонстрируют. Остальные писатели – именно российские, региональные – это просто такой этап нашей литературы. Тут нет ничего плохого и опасного, нет ничего унизительного. Мы должны создать почву и, возможно, подготовить появление тех авторов, которые, может быть, через 30-40 лет срезонируют с западной ментальностью. Пока что наши ментальные миры, дискуссии, философские, идеологические и политические, очень разные: что для нас актуально, то Запад, мне кажется, уже прошел. Это мой взгляд на ситуацию, я не говорю, что он правильный.
Гранильщики алмазов
– Вы в своей «Литературной мастерской» наверняка сталкиваетесь с десятками рукописей, которые вам приносят молодые авторы, решившие стать писателями. Среди них есть проблески неограненных алмазов, которые через 30-40 лет, возможно, станут теми носителями русской литературы в мире, о которых будут говорить?
– Мой проект «Литературная мастерская» существовал семь лет онлайн и офлайн, сейчас я его временно закрыл, потому что мы открыли магистерскую программу в СПбГУ: у нас там есть слушатели, и я просто не могу делать все на свете, поэтому мы немножко приостановили наш частный проект и занимаемся преподаванием в университете. Но как правило, каждый год у нас из 30-40 человек где-то пять-шесть человек – это писатели, от которых я чего-то жду. У меня сейчас есть несколько студентов, которые замечательно пишут. Но бывает это очень по-разному.
Очень хорошо, что в литературу приходят не со студенческой скамьи, а люди постарше, где-то после 25 лет. Самое важное, что человек напишет после 25 или 30 лет. Но, конечно, появляются фигуры, я им советую читать и современников, и философскую литературу, чтобы ориентироваться, ловить, чувствовать дух времени, выражать и просто писать как бы о себе, а не просто профессионально складывать слова и сюжеты. Мы занимаемся такой профессиональной подготовкой, с одной стороны. С другой стороны, стараемся людей научить писать и одновременно читать книги, потому что это вещи взаимосвязанные. Но, конечно, авторы появляются, я многого от них жду, у нас есть очень интересные проекты.
Сейчас мы в Петербурге запустили совместно с Ирадой Берг проект. Он называется «Чтение со смыслом». Это многослойный проект, и его часть – это публикация сборников рассказов молодых авторов. Там есть и лидеры: Михаил Борисович Пиотровский, местные петербургские люди, известные фигуры петербургской культуры, – и одновременно молодые писатели. Нам прислали чуть больше тысячи рукописей, и мы отобрали полтора десятка самых сильных, на наш взгляд, рассказов, которые прочитали известные российские актеры: Владимир Кошевой, Сати Спивакова, Лиза Боярская, Марья Миронова. Мне кажется, что это очень хороший старт для молодых авторов – увидеть свой текст опубликованным и прочитанным со сцены ведущим российским актером. Мне кажется, что это очень важно, это такой стимул, очень хороший старт, у нас открытый конкурс.
Кстати, пользуясь случаем, рекламирую и всех приглашаю: это не только петербургская история, а общероссийская. Мы очень рады гостям из других регионов, есть участники нашего проекта из Ярославля, из других городов, которые смогли в такой суровый, сложный момент пандемии до нас доехать, добраться. Они себя послушали со сцены и увидели свой текст опубликованным в очень хорошем сборнике.
Кафедры сокращают, интерес растёт
– Многие говорят, сравнивая советские времена с нынешними, что русский язык в мире теряет влияние. Есть ли сейчас феномен русского языка в мире, помимо русского акцента, который постоянно обыгрывается американскими и английскими комиками, когда пугают русскими? О чем в мире знают, кроме этого русского акцента и пугалок про русских?
– Конечно, интерес к русскому языку снизился, это видно по сокращениям кафедр славистики в Западной Европе и Соединенных Штатах Америки. Но когда был период холодной войны и политического противостояния Советского Союза и Америки, то, естественно, русский язык изучался, была масса славистов, масса русских историков. Сейчас интерес куда меньше, отдельные кафедры уже мало где есть, их сливают с общеевропейскими кафедрами или создают общую кафедру славянских языков.
Но нельзя забывать, что существует большой слой нашей иммиграции: по-моему, в одном Нью-Йорке живет миллион с лишним людей, которые говорят на русском языке, то же самое и в Западной Европе. Но интерес к нашему языку есть. В Болгарии, в славянских странах наш язык занимает второе место после английского, то есть интерес есть и есть ресурсы. Единственное, что нашим организациям нужно усиливать, это влияние: то, что я видел, скажем, десять или пять лет назад, никуда не годилось. Конечно, были выездные мероприятия русских писателей за границей, но у нас есть представительства, русские центры – они, на мой взгляд, только в последние два года начинают активизировать свою работу и популяризировать русский язык, потому что желающих познакомиться с русской культурой на самом деле довольно много. В Италии дела обстоят более-менее хорошо. То, что я там видел, – это колоссальный интерес. Когда я приезжал в Италию и читал лекцию, рассказывал о современной русской литературе, то на мою лекцию пришло 150 человек – это очень много, серьезная цифра. То же самое происходит со всеми русскими писателями: на книжных ярмарках в Италии колоссальный интерес к русской литературе, гораздо меньше в США, совсем мало в Англии, чуть больше, может быть, во Франции. Но этим нужно заниматься на правительственном уровне. У нас есть институт перевода, Россотрудничество, сейчас они активизируются, у них есть деньги. Мне кажется, что они встали на правильный путь, потому что интерес к русскому языку, безусловно, есть.
СМС-литература
– Насколько язык социальных сетей влияет на литературу? Среди писателей есть настоящие адепты соцсетей, которые переносят чуть ли не полностью переписку из социальных сетей на страницы книги, и кто-то это покупает. На ваш взгляд, это упрощение современной литературы или просто очередная ступенька роста, через которую литературе надо перешагнуть?
– Думаю, что Максим Кронгауз, мой коллега, ответил бы более точно, он этим профессионально занимался. Это мой коллега, я его очень люблю, очень ценю его книги, ценю его как ученого и замечательного лингвиста и потрясающего собеседника. С одной стороны, вы правильно сказали, что это кто-то читает, то есть тут существенно все-таки слово «кто-то». Я пока в большой современной русской литературе такого агрессивного вторжения дигитальной или интернетной лексики не заметил. В силу ряда причин наша литература сейчас озабочена прошлым. Было бы странно это видеть у Алексея Иванова, или у Захара Прилепина, или у Дмитрия Быкова: они пишут об историческом прошлом. Но мне кажется, что та литература, о которой вы говорите, очень интересна, она сетевая и даже часто бывает актуальна. Она пока, может быть, не достигла мощного уровня литературы, чтобы о ней говорить серьезно, но мне кажется, что эта тенденция присутствует.
В последнем романе Михаила Елизарова есть элементы того, о чём вы говорите, то есть интернетной лексики и переписки, правда, там все действие происходит в «Живом журнале» (это история 15-летний давности, если не больше, но появление ЖЖ было в свое время революционным). Но я думаю, что это будет происходить. Сейчас пока что мы не разобрались с этой ситуацией. Нужно, чтобы прошло какое-то время, а потом и переписки, и СМС-сообщения уже очень органично будут входить в пространство литературы. Сейчас это первые пробы, попытка интегрировать эту лексику и реальность в пространство большой литературы, но пока я ее масштабно не наблюдаю. Но вы очень точно обозначили эту тенденцию, и мы будем свидетелями того, как реальность наших СМС-сообщений будет неотъемлемой частью нашей литературы.
