Голод до классики: интервью с пианистом Петром Лаулом

Ведущий проекта ПАИ-live Александр Машкарин пообщался с известным российским пианистом Петром Лаулом и узнал, можно ли подготовиться к выступлению за 15 минут, есть ли будущее у классической музыки, почему лучше писать ноты от руки, а также как влияет семья на талант.

Всегда готов!

– Сегодня вечером должен был играть один пианист, а будет играть другой. И я знаю, что сегодня зал будет полный: в 19 часов 1 ноября в Большом концертном зале филармонии прозвучат произведения Яна Сибелиуса и Сергея Рахманинова. Пётр, первый вопрос такой: в одном интервью, отвечая на вопрос, кто из композиторов вам наиболее близок, вы перечислили несколько имён, но среди них не было ни Рахманинова, ни Сибелиуса – это отражается на том, как вы исполняете произведения, или это абсолютно неважно?

– Что касается Сибелиуса, он практически ничего для фортепьяно не написал. Что касается Рахманинова, то, может быть, я его не называю в числе тех композиторов, которыми я занят постоянно, как Бетховеном например, которые проходят красной нитью через всю мою деятельность. Но отдельные произведения Рахманинова, такие как 2-й концерт и рапсодия на тему Паганини, для меня чрезвычайно важны. Я считаю, что это, возможно, самые главные его произведения, 2-й концерт в особенности, самые главные произведения русской музыки, то есть нечто, что олицетворяет русский дух в музыке. Что касается рапсодии, это произведение, которое ужасно люблю играть, оно вызывает у меня просто пианистический, музыкантский аппетит. Это необычайно живое произведение. Несмотря на то что Рахманинов – романтик, оно написано позже всех пяти концертов Прокофьева (это 1935 год), позже 1-го концерта Шостаковича, в Америке. Это совершенно отдельная вещь, там уже слышится и Гершвин, который к тому времени умер, и сплав, с одной стороны, ностальгии по России, а с другой – жизни в огромном американском мегаполисе, Нью-Йорке. Это отношение человека, который приехал из русской усадьбы, к окружающей его действительности, которая его поражает, восхищает, шокирует, – всё в этой музыке можно услышать. Поэтому я очень люблю возвращаться к этой рапсодии, с удовольствием это делаю, и мне уже не раз приходилось играть её на замене.

– Что сегодня прозвучит? Рапсодия…

– Собственно, и всё: рапсодия на тему Паганини Рахманинова и симфония Сибелиуса. Честно говоря, я так торопился на концерт, что даже не успел спросить, какая именно.

– А так бывает? Так можно, когда исполнитель-пианист приезжает, ему говорят: «Ты играешь сегодня вот это», – и он спокойно может переключиться на исполнение произведения, которое, может быть, давно не играл?

– Это зависит от того, насколько произведение хорошо «в пальцах», так сказать. Я его играл последний раз около двух лет назад, но до этого – довольно много, поэтому мне сравнительно легко восстановить за два дня. Но я б отказался играть в таком режиме. Просто это зависит от конкретного сочинения и от ряда обстоятельств, от возможности хотя бы несколько часов провести за роялем в эти дни. У меня был случай, когда я за 15 минут должен был заменить одного пианиста в Мариинском театре: мне просто позвонили – а я даже ни сном ни духом не знал, что сейчас концерт. Но там, правда, я был в более свободных рамках, потому что это был сольный концерт, я мог менять произведения. Есть некоторый набор вещей, которые я готов сыграть с ходу, даже без подготовки.

– Надо сказать большое спасибо Петру: он фактически выручил псковских зрителей. В пятницу вечером узнав, что у него в Пскове будет концерт, он тут же согласился.

Мода на классику

– Пётр, вы уже имеете опыт работы вместе с главным дирижёром Псковского губернаторского симфонического оркестра Николаем Хондзинским. Что можете сказать об этом опыте?

– Мы играли с ним один раз – в феврале во Владикавказе концерт Брамса. Но мне было всегда очень удобно и интересно с ним работать. Если сравнивать оркестры, с которыми я выступал, псковский под его управлением находится в несколько лучшей форме. Но тут он главный дирижёр, поэтому, видимо, это результат его работы.

– На самом деле Псковский симфонический, Николай Хондзинский и руководитель филармонии Лиза Барышникова существенно усилили интерес псковичей к классической музыке. На ваш взгляд, рост интереса к классике – это уникальная или всё-таки повсеместная история?

– Я начинаю это наблюдать много где. Во-первых, интерес к классике был не так уж мал и до того. Я по России езжу уже больше 20 лет и приезжаю в такие города, в которых играю, например, сольный концерт, а потом узнаю, что за сезон даётся два сольных концерта пианиста, или один пианист играет сольный концерт, или в филармонии два концерта классической музыки в месяц, а остальное время там другой репертуар, например Надежда Бабкина.

– «Золотое кольцо» и прочее?

– Ну да. И я чувствую, что люди, которые туда приходят, во-первых, прекрасно слушают, во-вторых, им очень не хватает классики, они голодны до классической музыки и с удовольствием слушали бы её больше. В последнее время это ощущение усиливается, но и концертов становится больше, и это даже начинает входить в моду. Некоторое время назад сложно было себе представить частный концерт классической музыки для каких-нибудь корпораций, для богатых людей – сейчас они заказывают классических музыкантов вместо той же Надежды Бабкиной.

– Серьёзно?

– Но это не то чтобы показатель. Показатель всё-таки нормальные, обычные концерты. Но за последние годы было несколько случаев, мне, моим коллегам постоянно заказывают концерты классической музыки. Видимо, это стало более востребованным. Может быть, люди насытились чем-то более простым, хотят более сложного.

Без единого стиля

– Вы преподаёте в Санкт-Петербургской консерватории?

– Да.

– Видите ли вы какие-то изменения в студенческой среде, в интересах молодёжи? Есть ли какие-то тренды?

– Я преподаю около 20 лет. Не могу сказать, что за это время студенты кардинально изменились. Просто сейчас другое поколение: оно более «оцифрованное», так сказать, все с гаджетами, оно более глобалистское, что ли. Связь с музыкальным миром, правда, несколько прервалась в последний год, но ощущается. Растёт интерес и к современной музыке. И потом, эти молодые люди замечательно пытливые, с ними интересно, у них можно узнать новые идеи, может быть, в большей степени, чем 10 лет назад. Мне вообще очень нравится поколение нынешних студентов: с ними интересно иметь дело.

– Как вы, кстати, относитесь к современной музыке? В Европе что ни фестиваль – то премьера, в том числе и исполняемая на фортепьяно.

– В особенности во Франции, но, в общем-то, и везде так. Считаю, что это правильно, хотя у меня лично с современной музыкой отношения довольно сложные.

– Почему?

– Видите ли, я просто люблю понимать, почему я играю. Мне не всегда это удаётся, когда играю современную музыку. Иногда мне кажется, что это просто музыка, написанная в нотной программе случайным образом. Мне кажется, что компьютерные системы набора нот повлияли на композицию: то, что пишешь от руки, получается иным, чем когда набираешь эти ноты на компьютере, – композиция не «ложится в руки» и в ушах тоже не задерживается. Но так не всегда. Сейчас вообще такое время, когда нет определённого направления или стиля. Все пишут очень по-разному, и, в общем, сложно в этом сориентироваться. Когда-то был классицизм, романтизм…

– А что сейчас – непонятно.

– А сейчас каждый пишет как хочет: кто-то пишет как романтики, кто-то – как классики, кто-то – как Шёнберг, кто-то – ещё как-нибудь, смешивает эти жанры. Сейчас такое время, что нет определённого стиля. Очень сложно сказать, что такое современная музыка, потому что это понятие включает в себя нереальное количество всякого разного. Но среди этого есть и произведения, которые мне было приятно и интересно играть, и такие, которые мне приходилось заставлять себя выучивать, потому что я просто не понимал, о чём это. Но я понимаю, что это, возможно, всё-таки плоды моего консервативного музыкального воспитания. Я совершенно не исключаю, что эти люди, эти произведения в будущем окажутся как раз классикой или чем-то действительно значительным с точки зрения уже прошедшего времени.

Наследственность

– Когда Пётр говорит о своём консервативном музыкальном образовании и вкусах, на самом деле стоит познакомиться с его биографией. Вы же из музыкальной династии?

– Да. Не знаю, надо ли об этом подробно рассказывать, но у меня действительно была музыкальная семья, довольно известная в Петербурге. Дедушка Александр Наумович Должанский у меня музыковед. Я его живым не застал. Но он был одним из виднейших советских музыковедов, написал «Краткий музыкальный словарь», который стоит на полке практически у каждого музыканта, и не только у музыкантов. И он был одним из первых исследователей творчества Шостаковича в Советском Союзе.

– Они же современники.

– Ну да, дедушка был на два года младше Шостаковича. В общем, это прошло через всю его жизнь: он защищал композитора в худшие моменты его биографии, в 1948 году был изгнан вместе с ним из консерватории и, в общем, претерпел всякие неприятности, но не очень большие по тем временам: всё-таки в тюрьму не сел, слава богу, просто лишился работы.

– Пострадал за правду.

– Да. Но мне приятно об этом говорить, потому что мне нравится, что мой дед был мужественным человеком и повёл себя нравственным образом в тот момент, потому что это требовало большой смелости – в 48-м-то году! Но я его не застал. Единственное, я вырос в доме, в котором жил он, и там всё – и книги, и библиотека, и ноты, и письма Шостаковича – всё, что меня окружало, сыграло для меня большую формирующую роль. Также у меня отец, мать – музыковеды, сестра бабушки – пианистка. В общем, мне просто некуда было деться.