Освенцим как флагман

Поздней осенью 1942 года Юлии было 32. Украина, оккупация, три допроса в городской комендатуре. Где муж? Коммунист, директор завода. Рассказывала правду. Рыла окопы в 20 километрах от города, потом бомбежка, неразбериха. Вернулась, в городе уже немцы, мужа и дочки нет! Плакала, ничего не понимала и не знала. 

На сборы два дня, в Германию. 

...Ночь, лязганье вагонного замка, ночные причитания женщин, крики с наружи. После сортировки на станции, с баулами и котулями к бауэру. Новое слово- хазяин, бауэр. Работа на немецкого помещика. Отбирают 10 женщин. Огромное хозяйство, свиньи, быки, ангары. Вдовец. Вроде не злой. 

Через две недели к воротам приехал зеленый крытый грузовик. Немка в форме и солдат с автоматом. О чем- то говорят с хозяином, показывают бумаги. Сердце почему- то колотится. Рвется немой страх. Душит. Кричат ее, Юлии, фамилию. Поняла, что надо быстро собираться. Накидывает черное пальто, сама шила до войны. Немка подходит, пальто забрала, смеется, довольная. 

Педантичная немецкая канцелярия отыскала Юлины данные как политически неблагонадежной. Член семьи комиссара. Ей место в концлагере, в лагере смерти. Лагерь рядом, долго не ехали. 

Первые дни - страх, отчаяние. Холодно. Очень. Особенно на утренней перекличке, в 5 :00. Полосатая длинная рубаха, да одеяло сверху. Все. 
Еда тоже строго по времени. У них главное - порядок! Стоять ровно, не галдеть. Суп, эрзац кофе, кусок хлеба. Нет поддержки, нет дружбы, нет жалости. Испражнения, холод, порядок. Дым, стоны, крики надзирательниц. 

Самый страшный крик - айнзацкоманда! Отбор. Больных. Рев, стон, страх до тошноты. 

Выбрали пятерых. Ведут к «бане»! Мы же здоровы, доктор сказала! Француженка просит надзирательницу о чем- то, плачет! Та резко бросает - арбайтен! Работать ведут!

Больше Юлия никогда и ничего не рассказывала о своих 3 годах в аду! Убирались эти пять женщин возле печей крематория. Каждый день убирались. Порядок. Чистота. Смерть. Работа за кусочек жизни сейчас. Только не заболеть. Ни с кем ни о чем не говорить. Все друг друга боятся. Научиться ходить мелкими шажками. Такой порядок. Иначе - «баня» или на опыты. Крик - айнзацкоманда! Сыпной тиф весной. Карантин. Работать много. Убирать «баню». Возле печей должно быть чисто. 

Однажды только Юлия вспомнила венгерскую цыганку. По случаю вспомнила. Видно не могла терпеть своей памяти. Видно совсем страшно тогда было. 

...Их привезли человек двадцать. Без детей, в юбках длинных, в платках; орут, руками машут! Мужчины шли молча, головы опустили. Собаки рвут тряпки, в лица бросаются, кровь! А немцы смеются. Одна цыганка уперлась, падает на землю, руки заламывает. Ведут не как всех, в начале - в «баню», а сразу- к нам! Она от них отбивается, кричит невыносимо! Так ее живой и затолкали! В печь. Ржали потом, переговаривались. 

Освобождали тот лагерь американские войска весной 45-го. Немцы часть узников, пешим ходом, отправляли в соседние отделения лагеря. Остальных доходяг уничтожали. Из еды было только немного пшена. Уже почти все боксы возле администрации освободились, начальство лагеря приказало все спешно намывать. Уничтожались все банки- склянки, бумаги, папки, жгли постели и даже матрацы. Привезли большие трактора, равняли землю и ямы. Готовились. Прятали следы садизма, боялись показать наработки в умении доводить человека до скотского состояния, ждали пощады. Теперь они, немцы, тряслись, но надеялись, что не «Советы», что не наша Армия прийдет. Те бы не простили. Там договориться не получится. 

...Юлия - моя бабуля. Маленькая и затравленная жизнью старушка. Такой я ее помню. Рано ослепла, мало от жизни, что просила. Я даже ее любви не помню. Не могла она. Вытравлено из ее маленького сердца это чувство. Вырвано оно было в том лагере. Смерть и страх в ней поселились навек. Летом 88- го похоронили Юлию. Отпевали по православному. Дочки плакали, мы- внуки тоже. Мы ее любили, жалели. Вот только не понимали мы, молодые и правильные, почему бабуля так не любила собак! Всю жизнь в своей хате жила, двор и хозяйство, а собаки никогда не было! 

Я была в Освенциме тоже поздней осенью. Так задумала. Так надо было. Мне лично. В память о бабуле, в топку знаний о жизни, в обретение главного - как с ТАКИМ можно существовать? Что меняется в душе? 

Серые краски. Даже цветные одежды посетителей сливаются в гнилой, темный цвет. Через десять шагов по территории - слезы градом, комок горя внутри. Направо - бараки, налево - склады аж до потолка. Детские ботиночки, горы очков, горы женских волос, тапок, сумок- чемоданов... Иду, двигаюсь, шагом свободного человека. Не мелким, не семенящим, как Юлия рассказывала. А может в этом лагере были другие правила? Может, как в соседнем «филиале» - прыгать лягушкой, а кто уже не может - добивать палками, догрызать собаками?!!! В боксы идут не все. У нормального человека - ступор. Человек не может такое делать с человеком! Опыты над детьми, женщинами, нашими пленными солдатами. Внутренний двор за стеной админкорпуса. Когда в Освенцим ворвались наши передовые части, там, в этом внутреннем дворе, гравий и земля не могли даже впитать кровь узников, наспех расстрелянных. Сапоги проваливались, как в жижу! В смотровом зале строгая высокая женщина, рассказывает группе посетителей на французском. Сдержать слезы невозможно. Никому. Немного поодаль - парни, лет по 15-16, высоченные, как на подбор. Спортсмены. Смотрят на фотографии голых женщин, старух, детей. Фото сделано каким- то пунктуальным офицером, а может медиком, перед тем как за ними закроется железная дверь в газовую камеру. Спортсмены громко смеются. Нет, ржут!

Пожилая экскурсовод направляется к ним. Тихо, но твердо и с нескрываемым гневом, уже на немецком, что- то говорит. Группа «детей» быстро покидает зал. Напряжение. Стыд. Опустошение. 

Потом, через пару часов, в небольшом кафе, где можно попить воды, чай или кофе, чтобы не сойти с ума от увиденного и не задохнуться от злости и ненависти, я видела эту пожилую женщину. У нее на руке был выбит номер узника лагеря. Как у всех. Порядок. Контроль убийц. 

Ненависть прошла, но спинным мозгом чувствую, что тема того страха повторяется сейчас. Этим «играют» политики. Что было «белым», незыблемым, становится «черным». История переписывается, даже без попыток! Не удивлюсь, что и лагеря смерти начнут закрывать за ненадобностью. Ведь 99 процентов узников были наши, советские, люди. Нас убивали, травили, издевались, уничтожали на перспективу своего владения миром. Это для нас создавалась уплотненная карта размещения концлагерей в Европе! Откройте карту в интернете! Ужаснитесь! Освенцим, как флагман.

Только кто будет об этом говорить на траурном митинге в День Памяти 27 января? Кто скажет о наших узниках, миллионах граждан страны под названием Советский Союз? Или будем делить на национальности? Украинец, русский, еврей? 

Молчание ягнят! Как прикажут, так и поступят организаторы торжеств. Главное - порядок!