Демонстрация намерений

Одна из зрительниц, встречающая перемены в Псковском театре с нешуточным энтузиазмом, оставила в фейсбуке примечательную реплику, с которой хочется скорее согласиться, нежели спорить: «... Всё по-настоящему, все в полный рост. Сценография, цвет, свет, звук... Злопыхатели могут отдыхать. Труппа играет. Все возрасты задействованы. Постановки разные. ...все спектакли хороши, выбирай на вкус! Тут тебе и классика, и традиция, и постмодернизм))) И снова я ловила себя на мысли: неужели это все в Пскове?! И - да, это в Пскове, для нас, с нами, здесь и сейчас. Театр рулит!!!». Действительно, более всего пока радует сценография, опирающаяся на новые технические возможности сцены после реконструкции (видимые невооружённым взглядом) и явно щедрые бюджеты (что очевидно не для всех).

В «Старой актрисе на роль Достоевского» в интерпретации Алины Гударёвой художник Александр Николаев весьма удачно использовал не только возможности видеопроекции, но и хлам, сохранившийся от старого театра: кресла из зрительного зала и пожелтевшие афиши легендарных спектаклей ещё 70-х годов; тем самым художник приблизил вечную коллизию пьесы, как известно, рассчитанной на культовую и звёздную Татьяну Доронину, к сугубо псковским, «домашним» реалиям; более того, художник как бы «опрокинул» драму в недавнюю конфликтную ситуацию в самом Пушкинском театре, актуализировал действие, скандализировал его: актриса Лариса Крамер играет почти себя саму, что, разумеется, и так, и не так, но околотеатральный контекст неизбежно накладывается на весь спектакль, обогащая его дополнительными смыслами и самоиронией.

«Старая актриса...» удостоилась всяческих похвал немногочисленных журналистов, пишущих в Пскове о театре, но лично я сдержан в оценках, поскольку, увы, ощутил предательский резонанс между текстом пьесы и её сценическим воплощением. Этот невольный спецэффект, рождаемый на стыке либретто и постановки, возникать не должен, а когда всё-таки появляется, всегда раздражает. Пьеса Эдварда Радзинского не так проста, как кажется, в ней сразу несколько планов и загадка: кто они, те, кто кривляются на сцене? Выкинутая на свалку актриса и её режиссёр или всё-таки банальные пациенты психбольницы? Одно не отменяет другого, и в этом зиянии — прелесть и глубина пьесы.

Интеллектуально, на слух, эта проблема обозначена, а для глаза — нет. Да, Виктор Яковлев продемонстрировал актёрский мастер-класс, виртуозно сыграв подлеца с отрицательным обаянием, прикрывающегося личиной гения, но на третий, метафизический этаж он так и не поднялся, не выскочил, несмотря на все метания по винтовой лестнице. Тот же самый печальный казус случился с Ларисой Крамер.

Актёры подтвердили реноме заслуженных артистов, но... спектаклю в целом не хватило «сумасшедшинки», того самого «ку-ку», о котором постоянно талдычили актёры на сцене, но чего я, к сожалению, не обнаружил воочию. Вроде оба участника драмы — натуральные психи: выжившая из ума старуха, свято убеждённая, что фантазия реальнее действительности, и её неожиданный режиссёр, возомнивший себя «Федей Достоевским» и страстно желающий, чтобы старая актриса сыграла ему его жену Анну, а безумия на сцене нет. Отсутствие весёлого сумасшествия, предписанного пьесой Радзинского, - главный ущерб постановки, явивший дефицит дерзости режиссёрского замысла, недостаточный отрыв от нормы, который ведь необходимо показать, выплеснуть, обрушить на зрителя, а не только о нём резонёрствовать.

Всё в спектакле Алины Гударёвой вполне на месте, все подробности и акценты, но достаточно ходульно и сдержанно. А вблизи, в рисковой ситуации малой сцены, лицом к лицу с артистами, особенно различимо театральное притворство.

Вот в зрительном зале, как это часто бывает, безумцы присутствовали, и они в иные моменты даже «переигрывали» актеров своими неожиданными комментариями вслух. (Воспроизвожу по памяти. Героиня Ларисы Крамер: «Как бы не гвоздануться!» Актриса падает. Жалостливая реплика из публики: «Помогите подняться!». Зритель громко спрашивает у соседки: «Что вы на меня смотрите?». Соседка отвечает: «Вы такой красивый»).

Между тем, сам спектакль остался в строгом смирительном костюме соблюдённых зачем-то приличий, хотя автор вроде бы прямым издевательским текстом, циничным и грубым, часто на грани фола, призывает все приличия нарушать. Превращения в психов и обратно не случилось, и осталось чувство досады, будто вот — все правила соблюли, стремились к искусству, исполнили по высшему разряду, глубоко и качественно, а оргазма — ноль.

Сценография «Скупого» вообще выше всяких похвал, её можно назвать безупречной. За этими затёртыми речевыми оборотами — большая и вполне «академическая» (то есть образцовая) работа художников спектакля, номинантов «Золотой маски» Ильи Кутянского, Сергея Мартынова (свет) и Фагили Сельской (костюмы). Пластический образ псковского «Скупого» уводит зрителя в некий универсальный мирок вселенского мещанства, почти ирреального, ищущего отражения в кривом зерцале Вечности, лишённого примет времени; там пирамида чемоданов, соседствуя со сливным бачком унитаза, устремляется ввысь, символизируя триумф пошлости и житейского порока, а дверцы шкафов многофункциональны и служат для входа и выхода в художественное пространство сцены.

Многих псковских театралов изумили костюмы, изобретательно соединившие и обыгравшие реплики XVII века и элементы гиперпанка; кого-то порадовал грим, но особо нужно отметить декорацию. Это именно тот редкий случай, когда можно сказать, что оформление — полноправный, почти одушевлённый персонаж, актёры не просто живут и играют внутри декораций, а взаимодействуют с ними, обыгрывая детали и шаля, словно дети внутри уличных надувных батутов.

Что до актёрского ансамбля, то он подтвердил репутацию псковской труппы как вполне профессиональной, способной справиться с любой репертуарной задачей, что всегда, в самые трудные для театра годы, подчёркивал и Вадим Радун, привычно ворча и сетуя на скудный кастинг. Выбор Олега Молитвина оказался закономерен и точен: Гарпагон в исполнении Эдуарда Золотавина — отнюдь не  назидательная схема, не ходячее обличение порока, а живой, страстный и по-своему искренний человек, многомерный и где-то даже осознающий свою ущербность.

В тени мэтра не потерялись и молодые — Максим Плеханов (Клеант), Ксения Тишкова (Элиза) и Виталий Бисеров (Валер). Неожиданно, но покойный главный режиссёр помянут тоже не зря: недавний выпускник СПбГАТИ создал своего рода мемориальный оммаж Радуну, вольно или невольно воспроизвёл любимые «фишки» ушедшего режиссёра, в частности, весьма откровенные имитации половых актов, да и всю ту немного вульгарную атмосферу сквозной сексуальности, которая была так характерна для многих спектаклей Радуна. Так что, - не сочтите за троллинг, - вот вам и искомая преемственность.