Генератор Святости
«Вопрос банальный. Почему Псков?» - Спросили у Евгения Водолазкина. «Я очень люблю Псков. У Пскова есть один конкурент – это Новгород. В других местах вопрос о выборе места действия звучит по-другому: «А почему не Новгород?» И всё-таки Псков...» - Признался Евгений Водолазкин, петербургский прозаик, доктор филологических наук, старший научный сотрудник «Пушкинского дома», специалист по древнерусской литературе и автор романа «Лавр», удостоенного в прошлом году двух престижных литературных премий – «Ясная поляна» и «Большая книга». Житие Арсения, книжника, травника, юродивого, паломника, монаха, святого, в финале обретающего имя Лавра, стало несомненным событием для читающей публики России. «Я писал о том, что знаю давно, но писал внятным современным языком», - отметил Евгений Водолазкин один из «секретов» своего успеха. Для псковичей «Лавр» интересен ещё и тем, что большая часть действия романа происходит именно в Пскове второй половины XV века.
Встреча с Евгением Водолазкиным прошла на филфаке ПсковГУ в минувшую пятницу, длилась более двух часов и собрала для такого рода мероприятий весьма представительную аудиторию: студентов, преподавателей, библиотекарей, журналистов. Представляли читателям автора наш прославленный критик Валентин Курбатов и преподаватель ПсковГУ Валентина Охотникова. Вновь подтвердилось давнее наблюдение: в Пскове любят и ценят серьёзную словесность, как бы скептически мы, люди, испорченные постмодерном, не относились к этому обязывающему определению.
В «Лавре» вроде бы наличествуют все компоненты «литературы для высоколобых, литературы не для всех»: и прихотливая игра в стилизацию с церковно-славянскими текстами (с амбициозной задачей создать чуть ли не вневременной портрет русского языка), и попытка ответить на «последние вопросы» бытия: что есть Бог? в чём смысл существования человека? не является ли Время иллюзией? Но все эти родовые атрибуты интеллектуального европейского романа не отпугивают читателя десятых годов XXI столетия; наоборот, «Лавр» увлекает и интригует, погружая читателя в духовный мир героя в первоначальном значении - человека, каждодневно совершающего подвиг. Жизнеописание врачевателя, в своём подвижничестве достигающего истинной святости, отправляет читателя в мир русского Средневековья, парадоксально и тревожно отражающегося в нашей современности. «Я недооценивал общество, которое уже изменилось, - полагает писатель, - если бы этот роман появился несколько лет назад, его бы не заметили». И продолжил: «Всякая серьёзная литература занимается не историей, а историей души, и когда исторические реалии или события начинают закрывать собой историю души, на этом большая литература кончается. Большая - не по качеству, а по цели. Цели мельчают».
«Сотворение слова — это процесс Божественный. И это не кощунство, потому что Господь даёт нам бесконечную свободу творить. И творческое начало даётся нам потому, что мы — подобие Божье. Мы тоже способны творить. Наш маленький мир, допустим, в литературе. - Сформулировал своё творческое кредо Евгений Водолазкин. - Когда я шёл на филфак, я понимал, что меня притягивает слово как таковое. Но долгое время я ничего не писал, потому что написать складный состоятельный текст может и второкурсник. И научить складно писать — не такая уж большая проблема. Я листал как-то американский учебник по практике прозы, и дама-автор утверждает, что довести до среднего уровня я могу любого. А вот выше — невозможно. То есть вооружить какой-то техникой, создать ремесленника в литературе — можно даже тупого, но выше среднего — никогда. Нельзя создать нового Льва Толстого. Почему? Потому что писательство — это не рука, пишущая хорошо, и даже не голова. А что-то большое. Это — сердце, это состояние души. Понимаете, есть литературные тексты, где вроде бы всё правильно, все ружья стреляют. И всё по последнему слову литературной техники сделано, но они пустые, в них нет ничего».
«Все структуралисты знали, как сделана «Шинель» Гоголя, однако же ни один из них свою «Шинель» не сделал». - Вставил реплику критик Валентин Курбатов.
«Собственно говоря, настоящая литература начинается там, где не понятно, как сделано. - Продолжил эту мысль наш гость из Петербурга. - Ты можешь всё описать, все приёмы, а понять, как сделано, невозможно. Вот возьмите стихи Георгия Иванова. Вроде бы всё примитивно, а ничинаешь читать, и плачешь. Это волшебство! Из абсолютно простых слов, из абсолютно примитивных рифм создаётся какое-то волшебство...».
«Конфликт между художником и учёным как вы его преодолеваете? Как вы ищете стили, или выбираете стиль, которым будете писать тот роман, который хотите написать? Филолог — это носитель культуры, но чтобы затронуть струны души читателя, эту культуру необходимо как-то преодолевать. Как вы этого достигаете?» - Спросил я у Евгения Водолазкина.
«Это для меня действительно некоторая проблема. Я человек, который не любит филологическую прозу. Я почти не читаю филологическую прозу. Я забываю о том, что я учёный. Я, когда пишу, абсолютно изгоняю из себя филолога. Я не шучу: когда я писал «Лавр», я плакал, что называется, мокрыми слезами. Я писал, и мне было жалко этого человека. Это ведь был несчастный человек, святой, который несчастен от своего несовершенства, от своей греховности. И мне было его чрезвычайно жалко, и пока я чувствовал в себе силы плакать, я мог писать. Иначе бы это превратилось в текст-подражание житию, в стилизации. Стилизация — да, присутствует в тексте, но это то, что я назвал бы уровнем техники, которая доступна абсолютно любому. Важно не то, как ты пишешь, важно, о чём ты пишешь. То, что я филолог, это мне мешает. Для многих филологов то, что они умеют создавать тексты, является искушением, им кажется, что они создают что-то состоятельное, а получается рама без портрета. Филолог мне помогает только тогда, когда я правлю свой собственный текст, вот тогда я включаю редактора. Но не раньше. Что касается стиля, то он не может быть праздным: а напишу-ка я таким-то вот стилем. Я более полугода думал над стилем «Лавра», я даже не могу сказать, что я думал, я... ждал. Когда мне стало понятно в деталях. Что он за человек, и какое время я описываю, я понял, что мне нужен такой язык, который был бы портретом русского языка во всех его стилях, во всех его временах. Потому сверхзадача этого текста — доказать, что времени нет, что время — это фикция, что мы заперты во времени по нашей слабости, и надо жить другой меркой — меркой Вечности. Вот создать портрет русского языка не просто в какую-то эпоху, а русского языка, который существует всегда, вне времени, вот это я попытался сделать.
«Это же титаническая задача!» - Не удержался я от комментария.
«Не только титаническая, но и опасная. И не в полной мере мне удавшаяся. Потому что если пережмёшь в церковно-славянском, то легко свалиться в китч, и это будет нечто, не вызывающее слёз, а вызывающее смех. Надо было балансировать. Это вопрос - уха. Я пытался слушать».
«Как вы относитесь к творчеству Умберто Эко?» - Задал я вопрос, ожидаемый в контексте литературного творчества дипломированного специалиста по Средневековью.
«Есть два писателя, которые меня постоянно сопровождают, - Елена Колядина и Умберто Эко. - Ответил Евгений Водолазкин, и в этом ответе угадывалась немного горькая ирония. - Умберто Эко – прекрасный профессионал, причём не только в медиевистике, но и в семиотике, в массовой культуре, он знает, как написать хорошую книгу, по знаку, по восприятию. Он поставил себе цель написать бестселлер, и, как хороший специалист, эту задачу выполнил. Но Умберто Эко, при всём моём к нему уважении, это не литература о главном, это не размышление о Боге. То есть, я не хочу сказать, что все, кто размышляет о Боге, пишут хорошо. Очень многие, к сожалению, пишут плохо. Но задача их велика. По своей сути. И в этом разница между мной и Умберто Эко».
«Как изменилась ваша жизнь после получения премии «Большая книга» и как вы относитесь к институту литературных премий вообще? - задал я свой последний вопрос.
«К институту литературных премий отношусь хорошо. Потому что будет не искренним тот писатель, который скажет, что для него неважно, читают его или не читают? Писателя это должно интересовать. Так вот, литературная премия — это один из тех институтов, которые дают ориентир читателям, что им читать. Собственно, для этого они и задуманы. И получение литературной премии — это всегда огромный толчок в продвижении книги. У меня было два таких толчка — «Ясная поляна», очень почитаемая мной премия, и «Большая книга». Что касается «Большой книги» — это мощнейшая премия, полу-государственная, полу-частная, основная, пожалуй, по части статуса.
Жизнь моя после получения этих премий, конечно, изменилась. Причём если бы это со мной произошло лет в 25, я бы, наверное, в этом купался. Это свойство молодости. Сейчас я стараюсь вести себя спокойно и достойно. Получение премии никак не сказалось на моём стиле жизни. Никак не изменило круг моего общения. Я не стал дружить со знаменитостями. Что действительно изменилось, - стал много ездить, но и здесь я чувствую лёгкое утомление. В апреле, например, я был в Англии, в Испании, в Италии, в Тюмени, в Тобольске. Это кажется таким приятным время провождением. Но на каком-то этапе просыпаешься утром в номере, и не можешь вспомнить, в каком городе ты находишься. И это очень суетное занятие, не позволяющее работать — не только по времени, но и по силам. Много сил отнимают поездки. И я уже сделал выводы, и в большинстве случаев отказываюсь куда-то ехать. Взятые обязательства, конечно выполняю, а новые на себя не беру. Но по счастью, успех - явление временное, и он проходит».
