Скафандр и бабочка

«Чем больше людей встречаешь, тем счастливее становишься. Всякое создание, даже самое ничтожное, чему-то учит, делает богаче, заставляет ценить собственное счастье»
Сэмюэль Беккет, «В ожидании Годо»

Июньским вечером, прошлого, полузабытого года, мне пришлось встретить человека, без причины забыть о котором - тяжело, да и не нужно. Внешне грязен и тёмен, лохмат и неоправлен, он все же блестел взглядом сквозь свой нищенский «батискаф» - из тряпок и старого тела, будто наросшего на его детские глаза всем весом отжитых лет. Он назвал себя Саша Го - поэт, псковский бездомный и нищий. Вернее не назвал себя, а написал себя.

Мы сидели на скамье под ветвистым каштаном, и уже тогда, смотря на его попытку сказать мне что-то, я на миг вспомнил историю Жана-Доминика Боби - 43-летнего редактора журнала ELLE, перенесшего тяжелый инсульт, в результате которого было  парализовано все его тело, кроме левого глаза. Впоследствии врачи придумали для Боби специальный алфавит, позволяющий общаться посредством подмигивания единственным глазом. Со временем он написал книгу, подробно описывающую весь опыт нахождения взаперти себя, а спустя десятилетие увидела зрителя потрясающая экранизация Джулиана Шнабеля «Скафандр и бабочка», описывающая эту историю.

Почему моя память связала этих двух людей? Откуда в зрении, сквозь видимое, вдруг появился образ Боби?

Дело в том, что Александр Го имел ярко выраженный дефект речи и диалог с окружающим мог выстраивать лишь посредством письма на листе. Просьба закурить давалась ему с большим трудом и достигалась разве что через движение и знаки. К тому же у него полностью отсутствовали пальцы на левой руке, что делало его слабым даже перед собственной привычкой, тем более перед простейшими изобретениями - спичками и зажигалкой. Зажав под рукой бутылку вина, он срезал пластмассовую пробку коротким ножом, не жадно и не спеша, а откупорив ее, принялся пить прямо с бутылки - долго и много. После, достав из кармана курево, он начал схожим образом доставать сигарету, как заложницу зажимая пачку под рукой. Справившись, он положил ее на скамью и начал искать что-то в наполненном пакете - верном спутнике уличной бедности. Обилие скарба, видимо, мешало быстро найти необходимое.

Замерев на секунду, его рука ухватила нужное и вытащила наружу стопку желтых от времени листов. Поместив на колени бумагу, он что-то неуклюже писал. Через минуту он протянул ее мне. Одним небрежным словом «прикури» выражалась его просьба, и я зажег для него спичку.

Посидели - помолчали. Мало встречал я в жизни людей, способных к покойному молчанию. Какой-то грубой, разрывающей силой метает их мысль от стены к стене, выворачивая на изнанку всю внутреннюю жизнь и утаивая в этом громе что-то первоначальное и тихое.

Саша Го смотрел с покоем и без метаний. Можно подумать всему виной выпивка. Именно она обращает любого зрячего в слух, превращая глаза в мутное стекло из которого смотрит человек куда-то сквозь. Но нет, здесь был другой взгляд. Взгляд не смотрящий куда-то, а видящий что-то.

Умертвив сигарету и развеяв ее прах по округе, он вновь взял ручку и написал  на листе очередное сообщение для меня. Между нами завязалась хромая беседа - он писал и слушал, я же читал и отвечал.

Он был поэтом. С ним рядом, в тряпичной, бродяжьей сумке, всегда делила время его верная  подруга - тетрадь. Обычная, незаметная и серая, восемнадцати листов, немного просаленная по краю и со следами невзгод - такая же как и ее владелец. Относился он к ней по родному бережно. Используя за черновик все, на чем можно писать, он вносил туда лишь готовое и утвержденное, вытерпевшее время. Почерк у него был прям и выразителен.

Листая ее, я поражался смелым словам и речевыми оборотами, точными сравнениями. Да, они были просты и легки, но при этом, все же, удивляли своей ясностью и тревогой.

Не один раз замечал я, что многим людям, говорящим всем своим видом о собственной интересности, совершенно нечем удивить слушающего, нечем разбудить его. Причина этому не в отсутствии способностей к слову, а, скорее, в скупых событиях, бережно обнимающих человека всю его жизнь, оберегающих его от неизвестного. Все говорят об одном - покупки, новые модели чего-либо, кино, последние новости из ленты в соцсети и т.д.  Скука редкая.

Бедняки и «прочие» люди, сбитые судьбой на обочину жизни, часто много интересней. Алкоголь и постоянные неудобства мучают их взгляд, нагоняя на него туман нездоровья и пережитых невзгод, но глаза все же сверкают и живо смотрят. Как пострадавшие от непогоды книги, ходят они по городским улицам, собирая растерянные по жизни буквы, и с довольным удивлением дарят их каждому желающему прочесть. Много в их рассказах грусти, но бывает и радость, смех.  

В Александре было мало смеха, а в истории, рассказанной им, было много горя.

Родился в Гомеле, но живет в деревне Осипки Пыталовского района, «которые вымерли», как приписал он к адресу. В возрасте сорока лет у него умерла жена, а деревня совершенно опустела «от смерти и города». С этого момента у него «появился дар к стихосложению», но он не смог вынести всё разом и «оскотинился». 

Говорил, что «ищет смерти, но она не хочет его забирать».

Какая пугающая правда. Человек пишет стихи, но не может говорить - пишет стихи, но некому их читать. Скафандр, как телесная клеть и бабочка, как чарующий воображение мир поэзии.  

К немалому сожалению, от Александра у меня остался лишь один лист с одним стихотворением, которое он подарил мне на память:

Великородное создание
Вдохнуло в душу мне завет.
Прости меня за опоздание
Мое явление на свет.

Прости, что был порою слишком,
Прости, что был порою груб.
Прости. Прощают ведь ошибки,
Тем, кто тебе и мил, и люб.

Все это грустно. Грустно потому, что Саша Го отказался от любой помощи, предложенной мной. Это оживило его слова в моем сердце, подтвердив его особое и сложное намерение жить.

Видел я его в последний раз давно. Он спал за скамьей, на траве, неподалеку от ботанического сада в жаркий полдень. 

Недавно, разбирая книги, я обнаружил тот самый желтый, тонкий лист - его стихотворение. Тогда, сидя под каштаном, я не заметил текста, что был на обороте.

С густой грустью прочитал я теперь незамеченное раньше:

- Умру - Не плачьте.
Июнь. Псков. Прекрасная погода.
Желаю вам счастливой, долгой и
нормальной человеческой жизни.