LET IT BE. Часть 1. Глава 2: With a Little Help From My Friends – С вас двадцать строк. И быстро.

Псковское агентство информации продолжает публиковать роман-репортаж псковских журналистов Юрия Моисеенко и ныне покойного Алексея Маслова.  Предыдущую публикацию можно прочитать здесь >>>

LET IT BE. Часть 1: Fast side. Глава 2: With a Little Help From My Friends – С вас двадцать строк. И быстро. 

Если правда, что профессия выбирает человека, а не наоборот, как учат в школе, то случай с Гореловым можно считать идеальным. После армии, исполняя волю строгого отца, сержант запаса поступил в политехнический институт. Лекции по теоретической механике он посещал редко, зато умудрился получить высшее образование по высшей математике и химии – предметы изучались все-то один год. Для успешной успеваемости этого оказалось мало, поэтому в конце третьего семестра декан электромеханического факультета, не выбирая выражений, предложил Владу оставить институт по собственному желанию. Казарма парню уже не грозила, поэтому он выбрал для себя образ жизни свободный. Сначала пролетарил на заводе, потом на лето определился в экскурсионное бюро, катаясь на халяву по Прибалтике. Осенью с наступлением холодов поток туристов иссяк, зато областной филармонии потребовался расклейщик афиш.  Довелось Владу поработать даже истопником в музее, получая за услуги свой весомый сороковник.  Каждый продвинутый юноша того времени носился с импортными пластинками, и Горелов не стал исключением. Впрочем, без особого коммерческого успеха. От этих полу-криминальных опытов на память осталась запиленная по самое "не могу" пластинка Spencer Davis group, которая в отличии от Boney M, не котировалась среди студенческой молодежи.

Странно, но это увлечение чуть не занесло его в областной драматический театр: приезжий режиссер густых казацких кровей решил поставить драму из жизни подростков. Для полного погружения в среду ему потребовались записи рок-музыки. Некая девица из миманса посоветовала ему своего одноклассника – известного (?) псковского фарцовщика. Вова пришел на репетицию с кучей дисков, после чего режиссер сделал ему неожиданное предложение: попробовать себя в качестве звукооператора. Оказаться в продвинутой театральной тусовке выглядело, конечно, очень заманчиво, но при всей необременительности предложенной профессии, что-то помешало Горелову сказать окончательное "да". А может быть сыграли свою роль отцовские гены, который по жизни был человеком основательным и серьезным? В конце концов поиски стабильного заработка и более внятного социального статуса привели Горелова в областную молодежную газету. Еще в школе его сочинения хвалила учительница литературы, оценивая их, впрочем, неизменной тройкой - "не раскрыл тему", поэтому Влад был безмерно удивлен, когда его неожиданно начали печатать, изредка похваливая (?) за стиль.

Период его ученичества обошелся стране недорого: всего-то в 62 рубля 50 копеек - ежемесячно, после чего Горелов перевели в разряд штатных сотрудников отдела сельской и рабочей молодежи – СРаМ. С этих пор в его служебные обязанности входило освещение кипучей деятельности "юной поросли страны Советов", которая своей святой целью почитала возрождение родного Нечерноземья.

Покатавшись по городам и весям, Горелов быстро уразумел, что к журналисткой работе, замешанной в те годы на трескучих партийный лозунгах, следует ради душевного здоровья относиться более спокойно - как к некой игре. При этом победителем в ней зачастую выходил не тот, кто на 100% мог подтвердить правдивость изложенного, а кто, например, успел вовремя сдать материал, или имел водить дружбу с секретариатом. При самом внимательном рассмотрении оказалось, что практически все газеты врут…или, во всяком случае, не договаривают большую  часть того, что есть на самом деле. Тут-то бы и бросить это неблагодарное ремесло, но к тому времени жена (откуда они берутся?) ждала второго ребенка, подходила очередь на квартиру - бойцы идеологического фронта в те времена снабжались неплохо. Незаметно пришла пора писать дипломную работу на факультете журналистики. К тому же – и это самое главное – Володя заметил: чем больше становился его газетный стаж, тем меньше тревожит этот нравственный  парадокс. Последнее обстоятельство стало главным, когда пришло время решать: оставаться в газете или искать другое - менее аморальное – место работы. Короче, здравый смысл победил.

Ко всему прочему почти творческая обстановка молодежной редакции выгодно отличалась от грозовой атмосферы завода, где до армии успел поработать Горелов. Плюс ко всему новая неожиданная профессия помогла познакомиться с массой интересной публики, начиная от первых лиц области и кончая местным андеграундом, куда с энтузиазмом влился после армии и Юра Щелчков.

Как-то по весне в кабинет Влада ввалился странноватый лысый дембель, который принес в областную молодежку коленкоровую тетрадь, где с возможным тщанием были зафиксированы его армейские поэтические опыты. К тому времени Горелов уже заведовал отделом писем (это был верх журналисткой карьеры для беспартийного) и в его прямые обязанности входила работа с внештатным активом. Знакомство началось с чая, а закончилось (довольно неожиданно) совместным распитием бутылки болгарского бренди и долгим разбирательством кто круче: Deep Purple или Led Zeppelin. Юрка считал, что Ричи Блекмор даст 100 очков вперед  Джимми Пейджу. Горелов, пропустив первые 100 грамм, убеждал начинающего поэта, что человек, который собирает коллекцию пластинок "темно-пурпурных", так и не перешагнул пубертатный период своего развития – сам-то он предпочитал "Аквариум" во всех его ипостасях. До рукоприкладства, понятно, не дошло, но зато потом было что вспомнить долгими зимними вечерами.

К тому времени перестройка благополучно подошла к своему логическому концу, первый предпринимательский энтузиазм сменил звериный оскал дикого российского капитализма. На волне товарно-рыночных отношений областная молодежка приказала долго жить, на горизонте замаячила перспектива городской газеты, куда Горелов и перебрался, приняв предложение Мишеля занять пост ответственного секретаря. В новое издание Влад пришел не один, упросив главного редактора принять на штатную должность и Щелчкова. Он рассуждал так: пусть лучше будет ценитель Ричи Блекмора, чем какой-нибудь поклонник Леонтьева. Как показало время, этот странный критерий оценки профессиональных способностей начинающих журналистов оказался более эффективным, чем наличие диплома о профессиональном образовании.

Занимая ответственный пост, Горелов формировал, или, как говорят на профессиональном языке - верстал газету, наполняя ее в свете последних демократических веяний, а также прямых указаний Мишеля новым идейным содержанием. Поэтому, услышав боевой клич Алевтины приступить к верстке третьей полосы, он с размаху вернул ей заметку "про нашего мальчика" – репортаж, в котором Юра Щелчков подробно описал страдания торговца в ночном ларьке, посвятив половину текста процессу распития вино-водочных со случайным контингентом. Были положены под сукно и две подозрительные информации, в которых довольно живо рассказывалось о кипучей деятельности "Народной инициативы" - автономного некоммерческого общественного фонда, возглавляемого загадочным общественным деятелем Веней Шинкиным.

Еще в школе за этим невысоким, кареглазым мальчиком из хорошей бухгалтерско-учительской семьи закрепилось прозвище "Бодя Билдинг", чему в немалой степени способствовал его одноклассник Юра Щелчков. По мере взросления их пути-дороги разошлись. Пока фанат тяжелого рока пыхтел, натирая "машкой" паркет в казарме, Веня поступил в ленинградский институт культуры. Который и закончил, получив странную для суровой советской действительность специальность "культуролог". По мере того, как либеральные ценности овладевали широкими массами (следствие чего эти массы нищали не по дням, а по часам) Бодя, оставаясь таким же дробненьким, с каждым годом набирал политический и общественный вес, с места в карьер бросаясь защитить всех страждущих и обездоленных. При этом – вот странность! - даже для провинциального Пскова он оставался загадкой. Никто не знал, женат он или нет, работает или где. Его ни разу не видели ни на одной молодежной тусовке, классическом концерте, футболе или премьере областного театра. Правда, если где-нибудь собиралась инициативная группа по защите памятников старины, экологии, льноводства, фермерского движения  и т.д., можно было не сомневаться, что первой под итоговым документом будет стоять именно его подпись.

В итоге чести быть размещенными на полосе удостоились:

• расширенная корреспонденция о грядущем повышении цен за проезд в общественном транспорте (50 строчек);
• сообщение об очередном визите в город очередного заморского инвестора (еще 70, плюс фото);
• расширенная информация из штаба ГО и ЧС об обнаружении в районе кладбища двух десятков неразорвавшихся немецких авиабомб (130 строк) под интригующим заголовком "Смерть в Орлецах".

Сначала за нехитрыми манипуляциями Горелова Алевтина наблюдала спокойно. Не стала она возражать против перевода в разряд отверженных юркиных алкогольных страданий, но за предание анафеме деятельности "фонда имени Боди Билдинга" попыталась побороться. Базарно-плаксивое "Владимир Алексеевич!  Ну что же вы…" не сработало. В качестве тяжелой артиллерии был выдвинут довод, что Веня вхож к мэру, является членом регионального совета самой демократической партии России, а его последнее выступление в защиту реликтовых лесов области заметили даже в коридорах власти. Короче, появление этих материалов будет способствовать росту гражданского самосознания. И не только псковичей…

Прочувственная речь Алевтины могла бы оказать соответствующее воздействие на ответсека, если бы он не одно существенное обстоятельство: в редакции все знали, что каждую информацию с упоминанием фонда, Шинкин аккуратно подшивает в специальную папку под названием "Отчет о проделанной работе". Когда она достигала соответствующих размеров, то предъявлялась в качестве "вещдока" в московскую штаб-квартиру фонда. После чего г-н Билдинг  получал очередной долларовый грант, который с чувством выполненного долга спокойно клал к себе в карман – с газетой он, естественно, не делился. Безвозмездно двигать в массы идеи "свободы, равенства и братства" за простое человеческое "спасибо" меркантильный журналистский народец не собирался. Более того: в этот повышенно-адреналиновый день, Горелов даже психанул, бросив Алевтине, что, мол, хватит с него этих либеральных штучек.

- Владимир Алексеевич, - укоризненно выдохнула Жарикова. – Неужели вы…

- Да! – опередил ее Влад, интонацией давая понять, что во времена рыночных отношений даже за демократию на страницах газеты следует платить.

Находись на месте Алевтины Щелчков, наверняка бы сказал, типа: "старик, это звучит парадоксом", но Жарикова, знакомая с творчеством Ильфа и Петрова понаслышке, только пожала плечами. А потом – уже инстинктивно - грудью и бедрами. Больше пожимать было нечем, поэтому Алевтина двинулась к себе в кабинет, на первый этаж редакции.

На лестнице она столкнулась со спешащим наверх молодым, профессионально не образованным журналистом Эвиком Скворцовым - более удачливым соперником поэта-нон-конформиста Саввы Высоковского. В сравнении с конкурентом Эвальд был человеком трезвого поведения и очень серьезным. Первое обстоятельство, собственно, и стало решающим фактором при приеме на работу. Его второе качество вызывало споры, скорее, концептуального характера. Главная "фишка" младшего корреспондента отдела информации заключалась в том, что он позиционировал себя "минималистом пера". Эвальд был убежден, что человек пишущий не должен привносить в умы читателя посторонние идеи: плясать нужно от факта, а уж как его истолкует общественность – дело самой общественности. Образцом такого стиля в редакции считали информацию следующего содержания:

- Вчера, поздно вечером, в районе 24-го магазина, получил удар кулаком по лицу гражданин имя рек.

Снабдив все произведение интригующим заголовком – "Будни нашего городка", Эвальд приносил эту и еще пяток подобных корреспонденций в секретариат, победительно поглядывая на Щелчкова, где-то подспудно воспринимая его своим идеологическим противником. Реакция Горелова на изыски начинающего корреспондента часто была непредсказуемой. Иногда эти шифрограммы находили место на полосе (где-то в самом низу и в качестве затычки). Однако, как правило, они с порога возвращались на доработку. Понятно, что подобный отлуп вызывал у Скворцова реакцию тоже чисто концептуальную. При этом Эвик ссылался на древнегреческого философа Пиррона, который еще в IV веке до нашей эры утверждал, что человек ничего не может знать о сути вещей, поэтому следует воздержаться суждений о них. К сожалению, на дворе стоял конец ХХ века, поэтому эти аргументы в секретариате, как правило, не работали.

Подобное газетное времяпрепровождение - переливание из пустого в порожнее - в редакционных коллективах считалось нормальным. Следует сказать, что первый этаж городской газеты вообще славился своими чудаками и чудачествами, и долговязый паренек пришелся ко двору, но номером первым среди равных был, безусловно, штатный фотограф Луиджи Митрофанов.

Мэтр объектива и вспышки не был итальянцем по происхождению. Свое имя Луиджи Тимофеевич получил в кошмарные тридцатые, и оно представляло собой слегка испорченную аббревиатуру жизнеутверждающего лозунга: "Ленин Умер, но Дело его ЖИвет".

У Луиджи было вообще много достоинств и только один недостаток: "зло употреблять" в одиночку он так и не научился. Поэтому по мере нарастания питейного настроения, Луиджи втягивал в свою орбиту и бухгалтерию, и рекламу и самую "культурную" журналистку газеты Серафиму Нестроеву, в обязанности которой входило освещение выставок, премьер, а также мимолетных визитов в город столичных знаменитостей. Ее вообще уговаривать было не надо. Денег у Симы – женщины одинокой, но темпераментной, как правило, не водилось, зато она вносила в гуляющую компанию такую искру веселья, что после бутылки, раскатанной на пятерых, уже хотелось посылать за добавкой и одновременно вызывать наряд милиции. Руководство газеты пыталось бороться с этим злом, но безуспешно. Соблюдая демократические традиции, на первую рюмку заходил и Мишель. Правда, он потом быстро исчезал, прихватив с собой "Эм" - чтобы было кому (в случае чего) бежать за добавкой. А между тем народ продолжал оттягиваться. Не без вреда для окружающих. В ходе одного такого алкогольного ЧП пострадал вышеупомянутый Савва Высоковский. Потом отличился Луиджи, засветив пленку, на которой было запечатлено эксклюзивно-дружеское рукопожатие Гайдара-внука и настоятеля Псково-Печорского монастыря – мастеру "негативного процесса" это стоило месячной премии.

Между тем покинувший первый этаж Эвальд объявился на втором, в кабинете Горелова, для того, чтобы застолбить уже на следующий номер один из своих репортажей с городских окраин. Эта тема вообще-то была бесконечно дорога секретариату. Вопрос о необходимости освещения жизни таких районов, как Любятовская пустошь, Корытовское урочище, Козий брод, Борькина заводь  и т.п. поднимался на планерках не раз. При этом особо подчеркивалось, что таким образом  газета расширяет географию журналистского поиска, и "Вести" наконец-то начинают обретать свое истинное лицо и т.д. Тем не менее, качество продукта, увы, оставляло желать лучшего. Глупо было думать, что непролазную грязь, например, болотистых берегов Псковы поедут месить та же самая Алевтина или мадам Дычко. Поэтому туда загоняли обычно самого молодого – затем и брали! Эвальд воспринимал подобного рода задания, как неотъемлемый атрибут профессиональной школы. Правда, в связи с тем, что темы репортажей формулировалась в некоторой степени сказочно – "пойди туда, не знаю куда, принеси нечто", - то и выходило примерно это самое нечто. В смысле – ничто. После того, как минималисткие тексты Скворцова невыразимым образом вымарывались, стоило большего труда пропихнуть их на полосу.

В том, как молодой журналист поздоровался с Володей, нужно было усматривать более развернутый смысл. То есть элементарное "здрасте" следовало читать так: "Я надеюсь что вы, Владимир Алексеевич, как человек мыслящий прогрессивно, оцените проделанную мной работу. Я, конечно, понимаю, что в моем материале есть недостатки, но именно вы способны подойти к их исправлению с пониманием и уважением к труду начинающего журналиста…Зараза!"

Другой его текст носил несколько эпический заголовок "В жизни всегда есть место трудностям" (будни сельскохозяйственного техникума), а следующий – "Ладится дело" (рассказ о том, как районная больница получила два новых УАЗика для доставки экстренных больных из деревень). Тем не менее, забивать третью полосу все-таки было нужно, и - желательно - как можно скорее. В итоге безумные заголовки были без сожаления выкинуты и заменены более лояльными: "Выпускников - 10 тысяч!", "Не выживать, а развиваться". После чего тексты концептуалиста "девятым" кеглем втиснуты между официальной хроникой об очередной поездке мэра за рубеж и открытием выставки детского рисунка в Приказных палатах. Наконец все манипуляции были закончены, а зазвеневший телефон напомнил о том, что газету иногда почитывают.

- Это участок новостей? – неуверенно спросил кто-то у Горелова.

- Какой участок? Вы куда звоните? – откликнулся ответсек.

- В газету.

- Правильно попали.

- Значит я к вам. Вы печатаете благоприятные дни?

- Да. Есть претензии?

- Ну как вам сказать…– на другом конце трубки задумчиво засопели. - Вот вы сообщаете, что сегодня у нас благоприятный день, а у меня труба в ванной потекла. Это как понимать?

– Это благоприятные  - геофизические! - дни. Для гипертоников!  – внятно произнес Вован. -  Для тех, у кого здоровье плохое. Причем тут трубы?!

Какой же это благоприятный день, если труба течет?!

- Со здоровьем у вас как? – неожиданно поинтересовался Горелов, начиная ловить кайф от этого идиотского разговора.

- Ну…пока вертикально. - ответили в трубке.

- Видите, значит, мы написали правду.

- А труба? – не уступал мужчина.

- За трубы газета не отвечает. Обратитесь в домоуправление.

- У них все время занято…

- Попробуйте еще раз. – и отвесек с грохотом опустил трубку – гулкое эхо прокатилось даже по первому этажу редакции.

Теперь с чувством выполненного долга можно было выпить кофе, позвонить в знакомый шиномонтаж - договориться насчет развала-схождения колес своей "четверки", и только после этого собирать первую полосу. О Мишеле по-прежнему ничего не было слышно.